– А ты как думаешь? Я иль не я? – ухмыльнулась я, вскользь посматривая на Владимира. К сожалению, он сидел лицом к телевизору, смотрел какой-то матч и, кажется, даже не посмотрел на меня.
– Ты-ы! – ахнул сын. – Ты… ты даже лучше Лизы Виногладовой.
– Да ты что! – восхитилась я. Это был настоящий комплимент, победа по всем направлениям. Лиза Виноградова – девочка из садика, с которой Мусяка сидел за одним столиком и уже поэтому был с ней ближе, чем с другими. Но дело было еще в том, что Лиза действительно была так хороша, что задела Мусякину душу до самых ее глубин. Белокурая пухленькая Лизавета с розовыми бантами и в прелестных сарафанчиках покорила его сердце, и он даже поцеловал ее однажды в щечку. Когда он мне рассказывал об этом, мне было так тяжело сдержаться, чтобы тоже не расцеловать его во все его щечки. Он был таким серьезным, сказал, что теперь Лиза – его женщина и что в губы он ее поцелует, когда они поженятся.
– Это правильно, – одобрила я такой план. Так что теперь, когда Мусяка сказал, что я даже лучше самой Лизы Виноградовой, это что-нибудь да значило.
– Плавда-плавда! – улыбаясь, кивал он. – Ты – лучше.
– Ну, спасибо. Мне тоже нравится, – смеялась я, а Мусякин залез ко мне на ручки и принялся рассматривать меня со всех сторон с деловитым видом. Пощупал материал, постучал костяшками пальцев по голенищу сапога, потрогал волосы.
– Чем-то пахнут, – заметил он. – Вкусно.
– Но есть их нельзя, – усмехнулась я. – Ну, а вы тут что с папой поделываете?
– Иглаем, – пояснил ребенок. – Папа – в футбол.
– Это я вижу, – кивнула я, ссаживая Мусяку с ручек. – К папе прямо не подходи, да? Так увлекся. Володь, что там такое? Кубок вселенной?
– А нельзя мне не мешать? – моментально заворчал Владимир. И еще ближе подался корпусом к экрану.
– Можно. Конечно, можно и не мешать, – согласилась я. Чего я ждала, не понимаю. Как может женщина конкурировать за внимание мужчины с футболом!
– Там есть рагу, – примирительно бросил мне Владимир.
– Рагу? Не хочу рагу, – вздохнула я.
– Ма-ам, а пойдем делать аягами? – предложил Мусяка. Оригами его тоже увлекли в саду, правда, он искусство сворачивать бумажку непредсказуемым образом понимал по-своему. Он считал, что самое лучшее оригами получается после того, как весь дом будет завален резаной бумагой и измазан клеем ПВА. Не так важно, что именно получается в итоге. В нашем случае после долгих и упорных вырезаний, сворачиваний и склеиваний мы получили странного вида геометрическую фигуру, доселе невиданную, размером с человеческую голову.
– Серьезная штуковина, – радовалась я.
– А то, – согласился Мусякин.
– Еще бы знать, чего это.
– Это Тригоза, – с самым серьезным видом пояснил Ванюшка.
– Тригоза? Почему Тригоза? – не поняла я. Но он только развел ручками и сказал:
– Разве не видишь? Тригоза. Только ручек и ножек не хватает.
– Знаешь, а ведь ты прав! – кивнула я, и мы (после некоторых мучений) приклеили к Тригозе ножки (три, потому что он же – Тригоза) и ручки, тоже три. Мы так увлеклись, что совершенно забыли о папе, прилипшем к телевизору в соседней комнате. Мы сидели на полу в детской, в куче обрезков, раскрасневшиеся, счастливые, довольные как собой, так и Тригозой, когда к нам в комнату вошел Владимир.
– Что это вы тут… Господи Боже! – воскликнул он с исказившимся лицом.
– Мы все уберем! – моментально отреагировал Мусякин и показушно принялся сметать обрезки бумаги. Я же смотрела на Владимира и не могла понять, к чему все-таки относится его возглас.
– Ты… ты что, покрасилась? – спросил он после паузы.
– Ты еще спроси, не выщипала ли я брови, – хмыкнула я, вспомнив соответствующий анекдот. Но Владимир юмора не понял, только еще сильнее вытаращился на меня. Тут уже даже Мусяка понял, что дело вовсе не в бумажных обрезках.
– А знаешь, паа, ее волосы есть нельзя! – заботливо предупредил он.
– Что? – растерянно переспросил Володя.
Я встала и подошла к нему:
– Так что же ты скажешь? Как я выгляжу? На все сто?
– Что это с тобой случилось? – нахмурился Владимир.
– Ничего не случилось. Прошвырнулась по магазинам, – пожала плечами я.
– Нет, что-то случилось.
– Тебе не нравится? – расстроилась я.
Владимир постоял, словно не зная, что мне на это сказать, а потом отвернулся и бросил через плечо:
– Какая тебе разница, что мне нравится, а что – нет.
– В каком это смысле? – поразилась я. – Конечно же, мне есть разница.
– Да? Ну, так спрашивай мнение своего этого… как его? Беса этого на разных машинах.
– Ну и что, что разных? – удивилась я. Марок машин я никогда не понимала, для меня они все на одно лицо. Четыре колеса, посередине кузов. Музычка.
– Нет, ты мне скажи, какая у него машина? Не может же быть у человека пятьдесят машин?
– А вдруг может? – подколола его я.
– Ладно, как знаешь, – помотал головой он. – Только… не нравится он мне.
– Да? – удивилась я. – Ну, я-то наивно полагала, что у нас такие с тобой отношения, что это не важно. Главное, чтобы он мне нравился, верно?
– Верно. Но если он маньяк?
– Что ж он меня за все это время не прирезал? – возмутилась я.
– Все равно, – фыркнул Владимир, крутя в руках нашу с Мусякой Тригозу. – Ты хоть что-то о нем знаешь? Что у него там за душой? Что он за человек?
– Да понятия не имею, что там у него. И какой он человек. Меня сейчас интересуешь ты. Что ты обо мне думаешь? Нравится тебе или нет, как я покрасилась? А платье? А вот маникюр? А все в целом?
– Зачем тебе это, а? Какое значение имеет то, что я думаю? – ядовито прошипел он.
– А что, так трудно просто высказать свое мнение? Что тут такого? Не понимаю, чего ты разозлился так? – чуть не кричала я. Если бы не Мусякин, я бы точно разоралась на всю округу. Черт, неужели нельзя хоть какой-то плевенький комплимент отвесить. Не отвалится же у него язык от этого.
– Мнение? Хорошо. Вот тебе мое мнение. Мне не нравится. НЕТ, мне НЕ нравится. Волосы эти, ты с ними выглядишь акулой. Стервой. И вообще, раньше было лучше, – пророкотал Владимир и ушел, хлопнув дверью.
– Ну уж нет, – окончательно взбесилась я. И, проследовав за Владимиром прямо в святая святых, в его кабинет, распахнула дверь настежь.
– И ты считаешь, что можешь так врываться? – холодно поднял он бровь.
– Да что, черт возьми, с тобой не так? Почему ты не можешь быть со мной хотя бы просто вежливым?
– Вежливым я быть могу, изволь, – сжал губы он. – Дорогая, не будешь ли ты так любезна оставить меня одного? Мне нужно работать.
– Работать? Отлично! А что, если я вообще оставлю тебя одного? – вдруг предложила я. Сердце мое ухнуло куда-то вниз, когда я это сказала. Но слово, как известно, не воробей. Вылетит – и все, пиши пропало. Дело сделано, ставок больше нет. Владимир же на мое предложение только пожал плечами и с преувеличенной вежливостью кивнул:
– Прекрасно, это было бы очень мило с твоей стороны.
– Да? Ты считаешь? Что ж, можешь уже начинать наслаждаться. Я уеду, как только смогу! – крикнула я и вылетела из комнаты.
Минут десять я проторчала на лестнице, выкурив несколько сигарет, одну за одной. Вспомнила, как
