попали в кадр. К тому же сегодня мы начали работу до восхода солнца. — Я обвел взглядом Хит. Не считая нашей возни, вокруг почти никого не было. Машины, проезжавшие по дороге, не сбрасывали скорость. Хит выглядел мирным и просторным — совершенно неподходящее место для смерти.
Как и сказал Нэш, никому не было причинено вреда. Полиция уехала, забрав свои записи, нож и версии причин происшедшего, теории, обратно в Ньюмаркет, и, чувствуя, как близкий рок кружит над нами, подобно стервятнику, я велел операторам вновь приступать к работе — снимать сцену первой встречи героев Нэша и Сильвы.
Когда мы закончили, было около трех часов дня. Едва я вернулся на конный двор, как прибыли четыре мотофургона для перевозки лошадей, чтобы отвезти их на Хантингдонский ипподром вместе с седлами, уздечками, удилами и прочей сбруей, кормом и попонами, не считая грумов и их дорожных сумок. Кажется, наш управляющий конюшнями великолепно справлялся. Несмотря на раннюю побудку утром, все словно собирались на праздничный карнавал.
Эту временную эйфорию развеял О'Хара, ворвавшийся во двор на своем автомобиле и заоравший на меня, едва ступив на землю:
— Что, во имя ада, происходит?
— Отправка в Хантингдон, — ответил я.
— Томас, я говорю не о чертовом Хантингдоне. Я услышал по радио, что какой-то маньяк напал на Нэша с ножом. Что происходит в этом содоме?
Я попытался рассказать ему, но он был слишком встревожен, чтобы слушать.
— Где Нэш? — спросил он.
— В доме, снимает грим.
Он нетерпеливо умчался в дом через заднюю дверь, оставив меня присматривать за отправкой. Фургоны выехали со двора, пассажиры больше не пели.
Монкрифф предположил, что у него будет на редкость свободный вечерок. Я сказал ему, что он заслужил его и ему следует побыстрее исчезнуть. Он это и сделал, надеясь, что О'Хара спохватится не скоро.
Оставшись один, я прислонился к двери конюшни, вслушиваясь в непривычную тишину и думая о ножах. Слабый голос Валентина звучал в моей голове: «Я оставил нож у Дерри».
Мир был полон ножей.
Кто такой Дерри?
О'Хара и Нэш вышли из дома вместе, и настроение у них было лучше, чем я ожидал.
— Я половину ночи говорил с Голливудом, — заметил О'Хара. — Я напомнил им, что увольнение режиссера в середине съемок почти неизбежно приведет к катастрофе, потому что критики всегда первым делом цепляются к этому факту и большинство их статеек мусолит вопрос о том, насколько лучше был бы фильм, если бы все осталось как есть.
— Как бы далеко от истины это ни было, — сухо прокомментировал Нэш.
— В данном случае, — жестко сказал ему О'Хара, — если вы помните, вы сказали, что если они выкинут Томаса, то уйдете и вы.
— Да. Глупо.
О'Хара кивнул.
— В любом случае. Я буду напирать на то, что нападение этого психа — реклама, причем неплохая. К тому времени, как картина выйдет на экраны, зрители будут рваться на нее.
Он говорил это так, словно убеждал самого себя, поэтому спорить с ним я не стал. Вместо этого я спросил:
— Я понадоблюсь вам здесь в следующие несколько часов?
— Полагаю, что нет, — с сомнением ответил он, вопросительно глядя на меня.
— Ранний воскресный вечер, — объяснил я, — это чрезвычайно подходящее время для нанесения неожиданных визитов фермерам.
О'Хара понял.
— Джексон Уэллс!
— Верно. — Я повернулся к Нэшу. — Не хотите ли встретиться с человеком, которого играете?
— Нет, не хочу, — твердо ответил он. — Я не хочу подцепить грубые манеры старого скрипучего пенька.
Поскольку я тоже не жаждал его общества, то почувствовал скорее облегчение, чем сожаление.
— Я вернусь сегодня часам к десяти вечера, — сказал я. — У меня по графику встреча с Монкриффом и Зигги Кином.
— Зигги… кто? — спросил Нэш.
— Акробат, — ответил я. — Никто не ездит на лошади лучше него.
— Он лучше, чем Айвэн?
Я улыбнулся.
— Он получает в десять раз больше, а мог бы получать и в двадцать.
— Это дельце на берегу? — спросил О'Хара.
Я кивнул.
— Какое дельце на берегу? — заинтересовался Нэш.
— Не спрашивайте, — усмехнулся О'Хара. — У нашего мальчика бывают озарения. Иногда они работают.
— Что за озарения? — спросил меня Нэш.
— Он не сможет сказать вам, — ответил вместо меня О'Хара. — Но если он видит это, значит, увидим и мы.
Нэш вздохнул. О'Хара продолжал:
— Если уж говорить о видениях, когда будет готово отснятое сегодня?
— Завтра утром, как обычно, — заверил я его. — Когда вернется фургон.
Мы каждый день посылали пленки с курьером в Лондон, чтобы за ночь их обработали там в специализированной лаборатории «Техниколор». Пленки отвозили в оба конца в лондонском фургоне, водитель и сопровождающий охранник проводили ночь в Лондоне и день в Ньюмаркете, и до сих пор этот канал работал без задержек.
Каждый день, просмотрев отснятые накануне кадры, я сверялся с путаной раскладкой сцен и отбирал то, что считал пригодным к выходу на экран, делая первичную редакцию фильма по мере продвижения вперед. Это проясняло мои мысли и одновременно экономило много времени тем, кто в дальнейшем будет заниматься окончательной редакцией. Некоторые режиссеры любили работать с редакторами фильмов уже на стадии грубого ежедневного монтажа, но я предпочитал делать это в одиночку, пусть даже монтаж отнимал у меня половину ночи, но зато я в большей степени контролировал конечный результат. Скелет законченного фильма был моим собственным творением.
Удачным или неудачным, но моим. Жизнью на падающей башне.
Я направился на запад от Ньюмаркета, имея только смутное представление о том, куда еду, и еще более смутное представление о том, что буду говорить, когда доберусь до места.
Возможно, чтобы отсрочить этот момент, но в любом случае потому, что мне было по пути, я заехал сначала в Кембридж и остановился у больницы, куда отправили Доротею. На все запросы по телефону был один ответ: «Состояние тяжелое. Пациентка спит», который мог означать все что угодно — от предсмертного оцепенения до глубокой накачки обезболивающим. Как можно было предположить заранее, мое появление прямо перед столом медсестер не облегчило мне доступа к больной.
— Просим прощения, никаких посетителей.
Их ничто не убеждало. Абсолютно никаких посетителей, кроме ее сына. Вероятно, я могу поговорить с ним, если хочу.
— Он здесь? — спросил я, гадая, почему я должен удивляться. В конце концов, ничто не оторвет Пола от такого всеобъемлющего несчастья.
Одна из медсестер любезно пошла известить его о моем визите и вскоре вернулась вместе с ним.
— Матушка чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы видеть вас, — без предисловий заявил он. —
