— Я хотел бы поговорить с мистером Джексоном Уэллсом.
— О'кей, — кивнула она. — Проходите. — Она отступила в прихожую и скрылась за дверью слева. Оттуда на сей раз появился тощий блондин с вихляющей походкой, на вид несколько моложе пятидесяти лет.
— Вы хотели видеть меня? — осведомился он.
Я бросил взгляд назад, туда, где глухой старый пень по-прежнему подпирал ворота.
— Мой отец, — сказал блондин, проследив направление моего взгляда.
— Мистер Джексон Уэллс?
— Это я, — ответил он. — Ох!
Он усмехнулся, увидев мое облегчение, с беззаботностью, на сотню миль отстоявшей от того, что ожидал увидеть я. Он спокойно ждал, пока я представлюсь, а потом медленно спросил:
— Я не мог видеть вас раньше?
— Я так не думаю.
— По телевизору, — произнес он, сомневаясь.
— О… ну… вы смотрели вчера репортаж о Линкольнском забеге в Донкастере?
— Да, смотрел, но… — Он потер лоб, не в силах вспомнить поточнее.
— Меня зовут Томас Лайон, — сказал я. — Я был другом Валентина Кларка.
Тень омрачила лучезарное настроение Джексона Уэллса.
— Бедный старикан умер на этой неделе, — сказал он. Мое имя наконец-то подхлестнуло его память. — Томас Лайон. Не тот ли, что снимает фильм?
— Тот, — признался я.
— Я видел вас вчера по телику, вас и Нэша Рурка.
Он подвел церемонии знакомства краткий итог, потерев кончик носа тыльной стороной ладони. Я сказал:
— Я не хочу принести вам никакого вреда созданием этого фильма. Я приехал спросить вас, существует ли что-либо, о чем вам в особенности хотелось бы умолчать. Потому что иногда, — объяснил я, — можно затронуть вещи или думать, что затрагиваешь вещи, которые оборачиваются ранящей истиной.
Он подумал над этим и сказал наконец:
— Вам, наверное, лучше пройти в дом.
— Спасибо.
Он провел меня в маленькую комнату рядом со входом, на вид нежилую. Пианино, вращающийся стул, тяжелое деревянное кресло и закрытый шкаф составляли всю его обстановку. Сам он сел на вращающийся стул и указал мне на кресло.
— Вы играете? — учтиво поинтересовался я, имея в виду пианино.
— Моя дочь играет. Люси, вы видели ее.
— М-м… — Я кивнул и набрал побольше воздуха. — В общем-то я хотел расспросить вас об Ивонн.
— О ком?
— Об Ивонн. О вашей жене.
— Соня, — с усилием сказал он. — Ее звали Соня.
— В книге Говарда Тайлера она Ивонн.
— Да, — согласился он, — Ивонн. Я читал эту книгу.
Казалось, он не испытывал ни горя, ни гнева, поэтому я спросил:
— Что вы думаете о ней?
Неожиданно он рассмеялся:
— Куча вздора. Призрачные любовники! И этот аристократический сморчок, который в книге вроде бы как я! Сапожники.
— В фильме вы будете далеко не сморчком.
— Значит, это правда? Нэш Рурк — это я?
— Он играет человека, жена которого была найдена повешенной.
— Что вы знаете? — Солнечное сияние его настроения и улыбку в его глазах, несомненно, нельзя было подделать. — Все это было чертовски давно. Я и плевка не дам за то, что вы скажете в фильме. Я едва могу вспомнить Соню, и это факт. Это была другая жизнь. Я оставил ее позади. Делайте эту ерундовину, если вам хочется. Я досыта наелся этой мерзостью. Понимаете, мне было двадцать два, когда я женился на Соне, и еще не было двадцати пяти, когда она умерла, и я на самом деле был еще ребенком. Ребенком, который играет в большого ньюмаркетского тренера скаковых лошадей. После этого дела люди стали забирать своих лошадей. Я свернул бизнес, перебрался сюда и живу здесь нормально, тихо, никаких сожалений.
Поскольку казалось, что он обсуждает вопрос совершенно спокойно, я спросил:
— Почему… э… почему умерла ваша жена?
— Называйте ее Соня. Я не думаю о ней как о своей жене. Моя жена здесь, в этом доме. Мать Люси. Мы женаты уже двадцать три года, и нам хорошо друг с другом.
Во всей его личности чувствовалось нескрываемое удовлетворение своей жизнью. У него было обветренное лицо и исчерченные прожилками щеки человека, проводящего много времени на свежем воздухе, на загорелой коже резко выделялись светлые брови. В синих глазах не крылось ни капли хитрости. Зубы его были от природы белыми и здоровыми. В его длинных конечностях и крепкой шее не было заметно никакого напряжения. Я думал, что вряд ли он наделен великим умом, но взамен того он был одним из тех прирожденных счастливчиков, которые могут довольствоваться малым.
— Вы можете ответить на мой вопрос? — напомнил я.
— О Соне? Нет, я думаю, что не могу сказать вам, почему она умерла, поскольку не знаю этого.
Я подумал, что это первая ложь, которую я услышал от него.
— Меня забирали в полицию, — улыбнулся он. — Для помощи следствию, сказали они прессе. Потому что все, конечно, думали, что это сделал я. Вопросы целыми днями! Я просто говорил, что не знаю, почему она умерла. Я говорил это снова и снова. А они продолжали спрашивать. Они думали, что заставят меня признаться, понимаете? — Он засмеялся. — Как будто они всегда имели дело с дураками, которые признавались в том, чего не делали. Я не мог видеть, как это произошло, понимаете? Если ты не делал чего-то, ты просто настаиваешь на этом. В Англии по крайней мере. Никаких настоящих пыток, понимаете? Они отменили пытки. — Он снова засмеялся над своей шуткой. — Я сказал им, чтобы они отцепились от меня и искали того, кто действительно убил ее, но они даже ухом не повели. Они не могли придумать больше ничего — только заставить меня сознаться. Я хочу сказать, это был идиотизм. Вот вы сознались бы в убийстве, если вы этого не делали?
— Думаю, нет.
— Конечно, нет. Час за часом такое! Я перестал слушать. Я не позволил им довести меня до кондиции. Я просто сидел там, как чурбан, и регулярно повторял, чтобы они отцепились.
— Им, должно быть, это не очень понравилось, — сухо сказал я.
— Вы что, за них?
— На самом деле нет, — заверил я его. — Я думаю, вы были великолепны.
— Я был молод, — весело ответил он. — Они не давали мне спать. Тупые ослы не знали, что я часто просиживал по полночи с больными лошадьми. Только так и надо. Я мотал головой, когда они болтали вздор о Соне. Это их бесило.
— Хм-м, — пробормотал я и осторожно спросил: — Вы видели… Соню… Я хочу сказать… э…
— Видел ли я ее в петле? Нет. Я видел ее в морге, несколько часов спустя после того, как они забрали ее. К тому времени они придали ей приличный вид.
— Значит, это не вы нашли ее?
— Нет. Считаю, что в этом мне повезло. Один из моих конюхов нашел ее, когда я ехал на север, на Йоркские скачки. Полиция завернула меня назад, и они уже решили, что я убил ее. Соня висела в стойле, которое мы тогда не использовали. Парень, который нашел ее, выблевал свою жратву на неделю вперед, бедный олух.
