— Но какая связь, — непонимающе запротестовал он, — между ней и нашим фильмом?
— Не знаю.
— Это не может быть тот же самый нож. — Он пошел дальше, встревоженный, но решительный.
— Единственная связь, — сказал я, шагая рядом с ним, — это тот факт, что когда-то давно брат Доротеи Валентин подковывал лошадей Джексона Уэллса.
— Слишком слабая связь, чтобы иметь хоть какое-то значение.
— А Валентин сказал, что отдал нож кому-то, кто именовался Дерри.
— Черт возьми, Томас, ты бредишь.
— Да, только не я, а Валентин.
— Что — Валентин?
— Бредил, — ответил я. — Говорил в бреду. «Я убил корнуэлльского парня…» Слишком много ножей.
— Ты не должен, — с нажимом сказал О'Хара, — получить завтра нож в бок.
— Постараюсь. Он засмеялся.
— Томас, ты осел.
Он хотел подвезти меня на своем автомобиле, но я позвонил Робби Джиллу, и тот сообщил, что я смогу повидать Доротею, если прибуду к семи часам.
Самодовольный Пол утвердился в кресле возле одноместной больничной палаты, куда поместили Доротею. Увидев меня, он встал, но вопреки моим ожиданиям не стал препятствовать.
— Моя мать хотела видеть вас, — неприязненно сказал он. — Я говорил ей, что ваше присутствие здесь мне не нравится, но она только плачет.
Я подумал, что Пол слегка изменился. Его напыщенная самоуверенность, кажется, пошатнулась; внешне его тирады звучали точно так же, но пыл их наполовину угас.
— Вы не должны утомлять ее, — наставлял он. — Пять минут — и достаточно.
Пол сам открыл дверь палаты Доротеи и целеустремленно вошел вместе со мной.
Доротея лежала на высокой кровати, под голову ей было подложено несколько подушек, и ее старое лицо казалось почти столь же бесцветным, как и наволочки, если не считать темных безобразных синяков и тоненьких ниточек зашитых порезов. Кругом трубки — одна капельница с кровью, другая с прозрачной жидкостью, и еще система, позволявшая вводить болеутоляющее прямо в вену, когда это требовалось. Казалось, жизнь почти ушла из старческого тела. Глаза Доротеи были закрыты, лежала она неподвижно, и даже медленное колыхание простыни, прикрывавшей грудь, было почти незаметно.
— Доротея, — тихонько сказал я. — Это Томас. Я пришел.
Она улыбнулась, очень слабо. Громкий голос Пола нарушил ее покой:
— Я сказал ему, матушка, что у него есть пять минут. И, конечно, я буду рядом.
Доротея прошептала, что хотела бы поговорить со мной наедине.
— Не делай глупостей, матушка.
Две слезинки выкатились из-под ее век и задрожали на ресницах.
— Ох, ради небес! — резко произнес Пол. — Она все время так. — Он повернулся на каблуках и вышел, как она просила. Казалось, он был оскорблен ее отношением. — Пять минут, — пригрозил он напоследок.
— Пол ушел, — сказал я, когда за ним закрылась дверь. — Как вы себя чувствуете?
— Я так устала, дорогой. — Ее голос по-прежнему был не громче шепота, но звучал совершенно четко. — Я не помню, как попала сюда.
— Я знаю. Робби Джилл говорил мне.
— Робби Джилл очень добр.
— Да.
— Возьмите меня за руку, дорогой.
Я придвинул к кровати стул для посетителей и выполнил ее просьбу, живо вспомнив, как всего неделю назад Валентин отчаянно сжимал мое запястье. У Доротеи, однако, не было грехов, в которых надо было бы исповедаться.
— Пол сказал мне, — прошептала она, — что кто-то разгромил мой дом, хотел что-то найти.
— Боюсь, что так.
— Что они искали?
— А вы не знаете?
— Нет, дорогой. Полиция спрашивала меня. Должно быть, что-то принадлежавшее Валентину? Иногда мне кажется, что я слышу, как он кричит на меня, чтобы я сказала им. А потом все уходит опять.
— Кто кричит, Валентин?
Она с сомнением ответила:
— Пол…
— Ох, нет!
— Он кричит, вы знаете. Но он не хочет плохого. Он мой сын, мое родное дитя. — Слезы слабости и горя катились по ее щекам. — Почему милые маленькие дети становятся большими?.. — Ее вопрос завершился тихим безответным плачем. — Он хочет присмотреть за мной.
Я спросил:
— Робби Джилл говорил вам о частной лечебнице?
— Я хотела бы поехать туда. Но Пол сказал… — Она умолкла, рука ее тряслась от переживаний. — У меня нет сил с ним спорить.
— Пусть Робби Джилл увезет вас, — настойчиво сказал я. — Через день или два, когда вы окрепнете.
— Пол говорит… — Она замолчала: слишком много сил уходило на то, чтобы противостоять ему.
— Просто отдыхайте, — сказал я. — Не волнуйтесь. Просто лежите и не сопротивляйтесь, набирайтесь сил.
— Как вы добры, дорогой! — Она минуту полежала молча, потом произнесла: — Я уверена… я знаю, что он искал, но не могу вспомнить.
— Что искал Пол?
— Нет, дорогой. Не Пол. — Она нахмурилась. — Все как-то путается. — Помолчав еще, она спросила: — Сколько ножей у меня было?
— Сколько?..
— Полиция спрашивала меня, сколько ножей на кухне. Я не могла вспомнить.
— Никто не знает, сколько ножей у него на кухне.
— Да. Они сказали, что в доме не нашли ножа, испачканного кровью.
— Да, я видел.
— Быть может, когда я вернусь домой, я увижу, какой нож пропал.
— Да, может быть. Вы хотите, чтобы я хоть немного прибрал у вас в доме?
— Я не могу просить вас об этом.
— Я с удовольствием сделал бы это.
— Пол тоже хочет. Он спрашивал. Он так сердит на меня, но я не знаю, кто взял ключ. Так глупо, верно? Я не могу попасть домой, потому что у меня нет ключа.
— Я найду ключ, — сказал я. — Вам принести что-нибудь оттуда?
— Нет, дорогой. Я просто хочу быть дома, с Валентином. — Из-под ее век вновь потекли слезы. — Валентин умер.
Я погладил ее слабую руку.
— Это был фотоальбом, — неожиданно сказала она, открыв глаза.
— Что?
— То, что они искали. — Она встревоженно смотрела на меня, вокруг ее глаз лежали бледные синие тени.
— Какой фотоальбом?
— Я не знаю. У меня никогда не было альбома, только несколько старых снимков, которые я хранила в коробке. Фотографии Пола, когда он был маленьким. У меня не было фотоаппарата, но друзья дарили мне
