— Через полчаса?
— Заметано.
— Кстати, ты помнишь что-нибудь о тренере, чью жену нашли удавленной, о котором и снимается вся эта сага?
— Джексон Уэллс?
— Да. Сегодня он сам здесь. И его нынешняя жена. И его дочь. И его брат.
— Это было до меня, старина.
— Не намного, — уверил я его. — Тебе должно было быть около шестнадцати, когда Джексон Уэллс оставил тренерское дело. И первый раз ты участвовал в скачках вскоре после этого. Так что ты должен был слышать от старших жокеев о… ну… о чем-нибудь.
Он насмешливо смотрел на меня.
— Не могу сказать, что не думал об этом с прошлой субботы, потому что, естественно, думал. Насколько я знаю, эта книга «Неспокойные времена» — сентиментальная чушь. Жокеи, знавшие настоящую Ивонн, не были призрачными любовниками, они были кучей похотливых нахалов.
Я улыбнулся.
— Ты знал? — спросил он.
— Чтобы догадаться, не надо быть семи пядей во лбу. Но в фильме они будут призрачными любовниками. — Я помолчал. — Ты помнишь чьи-нибудь имена? Ты случайно не знаешь, кто?
— Насколько я помню разговоры в раздевалке, никто не говорил об этом ничего. Все боялись быть втянутыми в убийство. Все молчали как рыбы. — Он сделал паузу. — Если сам Джексон Уэллс действительно здесь сегодня, я хотел бы поговорить с ним.
— Его дочь говорит, что он здесь.
Я удержался от того, чтобы спросить его, зачем ему встречаться с Джексоном Уэллсом, но он все равно сообщил мне:
— Хороший репортаж. Понравится ленивым обывателям. Хорошая реклама вашему фильму.
— Джексон Уэллс не хочет, чтобы этот фильм был снят.
Грег усмехнулся.
— Все к лучшему, старина.
Я вернулся к Монкриффу с Грегом на буксире, и внимание Люси быстро переключилось на излучавшего очарование комментатора. Люси, не дыша, пообещала вместе с ним поискать ее отца, а когда они ушли, мы с Монкриффом вернулись к работе.
Мы сняли сцены того, как лошади выходят на поле и направляются к старту. Одна из лошадей удрала. Одно из седел соскользнуло, наездник грохнулся. Одну из арендованных камер заело. Толпа начинала волноваться, жокеи теряли терпение, Монкрифф ругался.
Наконец мы закончили и с этим.
Я, чувствуя себя выжатым, направился обратно в весовую и обнаружил там О'Хару, беседующего с Говардом.
Говард, к моему полному изумлению, привез с собой трех своих друзей: миссис Одри Висборо, ее дочь Элисон и сына Родди.
О'Хара дико посмотрел на меня и сказал:
— Миссис Висборо хочет, чтобы мы прекратили съемки фильма.
Я спросил Говарда:
— Вы с ума сошли? — Это было нетактично, но зато выражало мою злость. Я боялся стилета в сердце, а Говард приволок кучу клоунов.
Однако вся троица была одета в неприметные костюмы для скачек, никаких белых колпаков, шаровар и красных носов. Одри Висборо оперлась на свою трость и продолжила недовольным тоном:
— Ваш режиссер, Томас Лайон, — она бросила на меня злобный взгляд, — самым очевидным образом не намерен ни следовать фактам, ни остановить съемки этой пародии. Я требую, чтобы вы приказали ему прекратить.
Говард переступил с ноги на ногу и неубедительно протянул:
— Э-э… Одри…
О'Хара на удивление сдержанно ответил ей, что у него нет власти самовольно остановить съемки (которая, как я полагал, у него была) и что ей следует изложить свои возражения в письменном виде прямо боссам кинокомпании — другими словами, на самый верх.
Она объявила, что сделает это, и потребовала фамилии и адреса. О'Хара любезно подал ей две или три визитные карточки, но вся его учтивость и стремление успокоить Одри не проникли в ее сознание. Одри Висборо чувствовала себя глубоко оскорбленной замыслом фильма, и ничто, кроме отказа от его завершения, не могло удовлетворить ее.
Элисон стояла рядом с ней, кивая. Родди делал вид, что поддерживает ее, но по взглядам, которые он бросал на мать, я сделал вывод, что его намного меньше, чем ее, волнует все происходящее.
Я обратился к Говарду:
— Зачем вы привели их сюда?
— Я не мог остановить их, — оскорбленно ответил он. — И я, конечно, согласен с Одри, что вы довели ее этой отвратительной идеей почти до болезни.
— Вы согласились с изменениями в замысле, — указал я. — И вы сами написали любовные сцены между Нэшем и Сильвой.
— Но предполагалось, что они будут спокойными и будут проходить в гостиной, а не в постели. — Голос его дрожал от жалости к себе. — Я хотел этим фильмом сделать приятное семье Висборо.
С секундным проблеском вины я подумал, что его мучения с Одри Висборо еще не достигли пика.
Я обратился к ее дочери Элисон:
— Вы хотели бы посмотреть на снимаемые сцены?
— Я? — Она была удивлена и, прежде чем ответить, посмотрела на мать. — Это не изменит наших чувств. Этот фильм — бесчестье для нас.
Однако, когда я в негодовании сделал шаг к выходу, она шагнула следом за мной.
— Куда ты идешь? — резко спросила ее мать. — Ты нужна мне здесь.
Элисон сумрачно посмотрела на меня и сказала:
— Я попробую повлиять на мистера Лайона.
Она решительно зашагала рядом со мной; одета она была в твидовый костюм и простые ботинки, подходящие для данной местности и погоды.
— Папа был хорошим человеком, — сказала она.
— Я уверен.
— Он не был легкомысленным, — продолжала она с теплотой в голосе. — Человек принципов. Некоторые считали его скучным, я знаю, но для меня он был хорошим отцом. Он считал, что женщины страдают от того, что в Англии семейное состояние наследуют в основном сыновья, и поэтому он оставил свой дом мне. — Она помолчала. — Родбери был в ярости. Он на три года старше меня и воспринимал как должное, что все достанется ему. К нему всю жизнь относились великодушно. Папа купил ему лошадей для участия в показательных скачках и настаивал на том, что Родбери сам должен зарабатывать, давать уроки. Я думаю, это весьма разумно, поскольку папа не был чересчур богат. Он разделил свои деньги между нами троими. Никто из нас не богат. — Она снова сделала паузу. — Я думаю, вы пытаетесь понять, почему я рассказываю вам все это. Просто я хочу, чтобы вы были справедливы к папиной памяти.
Я не мог быть справедливым, по крайней мере так, как они добивались от меня. Я сказал:
— Думайте об этом фильме как о выдуманной истории, о придуманных людях, а не о ваших отце и матери. В конце концов, люди в фильме не похожи на ваших родителей. Это не они. Они придуманы.
— Мама никогда не поверит в это.
Я повел ее в паддок, где Монкрифф, как всегда, возился с освещением.
— Я собираюсь показать вам двоих людей, — пояснил я Элисон. — Скажите мне, что вы о них думаете.
Судя по виду, она была в замешательстве, но все же обратила взгляд в том направлении, куда я указывал. Она без эмоций смотрела на Сиббера, здравомыслящего человека пятидесяти лет, и на
