профессор делил его с верхними жильцами.
Я спросил:
— Если я покажу вам изображение ножа, сможете ли вы рассказать мне о нем?
— Попытаюсь.
Я достал из кармана куртки сложенный листок с рисунком найденного на Хите ножа, и протянул его профессору. Тот развернул его, разгладил и положил на стол.
— Я должен сказать вам, — произнес он, часто и мелко шевеля губами, — что со мной недавно уже консультировались по поводу такого ножа.
— Вы известный эксперт, сэр.
— Да. — Он изучал мое лицо. — Почему вы не спрашиваете, кто консультировался со мной? Вы нелюбопытны? Я не люблю нелюбопытных.
— Я полагаю, что это были полицейские.
Он издал хриплый смешок.
— Кажется, мне придется произвести оценку с другой стороны.
— Нет, сэр. Это я нашел нож на Ньюмаркетском Хите. Полиция взяла его как вещественное доказательство. Я не знал, что они консультировались с вами. Меня привело сюда именно любопытство, сильное и неослабевающее.
— Что вы заканчивали?
— Я никогда не посещал университет.
— Жаль.
— Спасибо, сэр.
— Я собирался выпить кофе. Вы хотите кофе?
— Да. Спасибо, сэр.
Он деловито кивнул, скрылся за ширмой и вскипятил в своей крошечной кухоньке воду, насыпал в чашки растворимого кофе и спросил, не надо ли сахара или молока. Я встал и помог ему; эти маленькие домашние хлопоты были с его стороны сигналом к готовности поделиться сведениями.
— Я не предлагал кофе двум молодым полицейским, которые приходили сюда, — неожиданно сказал он. — Они называли меня дедулей. Покровительственно.
— С их стороны это было глупо.
— Да. Оболочка изнашивается, но интеллектуальное содержимое — нет. А люди видят оболочку и называют меня дедулей. И голубчиком. Как вам это нравится — голубчик?
— Я убил бы их.
— Совершенно верно. — Он снова хихикнул.
Мы взяли по чашке кофе и вернулись в кабинет.
— Нож, который полицейские приносили мне, — сказал он, — это современная копия армейского ножа — такими пользовались американские солдаты во Франции во время первой мировой войны.
— Вау! — сказал я.
— Не произносите этого дурацкого слова.
— Хорошо, сэр.
— Полицейские спрашивали, почему я думаю, что это копия, а не оригинал. Я посоветовал им разуть глаза. Им это не понравилось.
— Ну… э… как вы это узнали?
Он хихикнул.
— На металле было выбито: «Сделано в Тайване». Ну, продолжим?
Я сказал:
— Во время первой мировой Тайвань не назывался Тайванем.
— Правильно. Он тогда был Формозой. И на тот момент истории он не был индустриальной страной. — Профессор сел и отхлебнул кофе, который был таким же жидким, как и мой. — Полиция хочет знать, кому принадлежал этот нож. Откуда я могу это знать? Я сказал, что в Англии ношение такого ножа в общественном месте является правонарушением, и спросил их, где они нашли его.
— Что они ответили?
— Они не ответили. Они сказали: «Это вас не касается, дедуля».
Я рассказал ему в подробностях, где полиция раздобыла этот трофей, и он произнес, передразнивая меня:
— Вау!
Я уже начал привыкать к нему и к его тесной комнате: стены, увешанные книжными полками, как у Валентина, заваленный бумагами антикварный стол орехового дерева, латунная лампа под металлическим зеленым абажуром, дающая неяркий свет, ржаво-зеленые бархатные занавески, прицепленные к большим коричневым кольцам, надетым на деревянный карниз, неуместно смотрящийся современный телевизор рядом со старой пишущей машинкой, засушенные поблекшие гортензии во французской вазе и бронзовые часы с римскими цифрами, отсчитывающие уходящее время.
Комната, опрятная и старомодная, пахла старыми книгами, старой кожей, кофе и трубочным дымом — жизнью старого человека. Несмотря на холодный вечер, отопление не работало. Старый трехрядный электрический камин стоял холодный и темный. Профессор был одет в свитер, потертый твидовый пиджак с заплатами на локтях, в домашние брюки из коричневой в клетку шерстяной материи, шею он обмотал шарфом. На носу его сидели бифокальные очки, щеки и подбородок были тщательно выбриты: он мог быть стар и стеснен в средствах, но марку держал по-прежнему.
На столе в серебряной рамке стояло поблекшее старое фото — сам профессор, еще молодой, стоит под руку с женщиной, оба улыбаются.
— Моя жена, — объяснил он, увидев, куда я смотрю. — Она умерла.
— Простите.
— Это случилось давно, — сказал он.
Я допил свой безвкусный кофе, и профессор деликатно поднял вопрос о гонораре.
— Я не забыл, — ответил я, — но есть еще один нож, о котором я должен вас спросить.
— Какой нож?
— На самом деле два ножа. — Я сделал паузу. — У одного рукоять из полированного дерева с разводами — я полагаю, это может быть розовое дерево. Эфес у него черный и черное обоюдоострое лезвие в дюйм шириной и почти в шесть дюймов длиной.
— Черное лезвие?
Я подтвердил это.
— Это прочное, смертоносное и красивое на вид оружие. Можете вы узнать его по описанию?
Он осторожно поставил свою пустую чашку на стол и забрал мою тоже. Потом сказал:
— Самые известные ножи с черными лезвиями — это ножи британских коммандос. Предназначались для того, чтобы снимать часовых ночью.
Я едва не сказал «вау» снова, не столько из-за содержания этой «справки», сколько из-за подтверждения им того, что назначением этих ножей было нести смерть.
— Их обычно держат в ножнах из ткани цвета хаки, — продолжал он, — с петлей для ремня и шнурками — чтобы привязывать ножны к ноге.
— Тот, который я видел, был без ножен, — ответил я.
— Жаль.
— Был он настоящий или копия?
— Не знаю.
— Где вы видели его?
— Его подарили мне в коробке. Я не знаю, кто передал его, но я знаю, где он находится. Я поищу на нем клеймо «Сделано в Тайване».
— Во время второй мировой войны их выпустили тысячи, но теперь они все коллекционные экземпляры. И, конечно, в Британии никто больше не может продавать, рекламировать или даже дарить такие ножи после постановления уголовного суда от 1988 года. Коллекция может быть конфискована. Никто из владельцев коллекций в наши дни не держит их на виду.
