спрашивает, как я отношусь к этому. Я написала: что бы ни случилось, мое отношение не изменится. Разве можно написать что-то другое? Да, что бы ни случилось!
Снова долбим винтовку[21]. «Стебель, гребень, рукоятка…» Собираем и разбираем затвор. Ходим за город в карьер на стрельбище, занимаемся строевой. Лида Лебедева запевает: «Солдатушки, бравые ребятушки…» Третий раз в жизни приняла присягу.
Наконец-то увидела Алешу. Мои предположения оправдались. Мне он очень понравился. Я выходила из дома, где расположен третий взвод. Мимо по Кавказской шли два офицера. Вдруг один из них резко повернул в мою сторону, подошел и представился. Так состоялось знакомство с Алешей.
Была в музее. Там оформлена экспозиция «Зверства немцев в Новочеркасске». Есть портрет папы, надпись: зверски замучен и расстрелян. В горкоме ВКП(б) во всю стену висит список ответственных партийных и советских работников, замученных фашистами. Среди них тоже папа. И еще один, хорошо знакомый — Кривопустенко, отец Пети Кривопустенко, моего одноклассника. А справку выдали — во время фашистской оккупации был изъят органами ГЕСТАПО (потом зачеркнули и поправили: вместо изъят написали числится в списках изъятых), и дальнейшая судьба его неизвестна.
Кривопустенко держали в Новочеркасске, и когда вскрывали могилы, опознали его по записке в кармане. Арестовали их с папой в один день — после встречи, но папу отправили в Ростов, убили его к Седьмому ноября. При вскрытии могил опознать никого было невозможно, так они были обезображены пытками. А судьба всех попавших в ГЕСТАПО известна — никто еще оттуда не вернулся. Неизвестно только, где точно зарыли в землю. А вот папиного брата Павла Иосифовича, сидевшего в Новочеркасском ГЕСТАПО в камере смертников, выпустил полицай. То ли выслужиться решил (наши были очень близко), то ли работал по заданию. Папа был настоящим коммунистом, он никого не выдал фашистам, сказал им, что предателем не станет. Ему специально дали свидание с мамой, чтобы она убедила его, что его жизнь в его собственных руках — так начальник полиции выразился. К фашистам попали в руки партийные архивы; им было известно все до мельчайших подробностей, даже то, что во время революции он был избран на своем крейсере председателем революционно-судового комитета. Как он рвался на фронт! Лучше бы погиб в бою! Разве можно было в этом осином гнезде контрреволюции оставаться на подпольную работу! Но это от него не зависело.
У него спросили на допросе: «До каких пор ты состоял в партии?» Он сказал: «А я и теперь состою — меня никто не исключал».
Освобожден Таганрог! Наконец-то! Миусс-фронт стоил не меньших жертв, чем Сталинград. Со дня на день мы должны покинуть Новочеркасск. Теперь уж с полным основанием можем петь:
Мы в Донбассе. Станция Дебальцево. Люди приветствуют нас. Запомнились два деда: с бородами, они стояли на обочине и кланялись нам в пояс, когда мы проезжали мимо. Сколько я ни оглядывалась, пока их видел глаз, они не переставали кланяться.
Наша рота полностью в Дебальцево. У меня ужасное настроение — я просто, наверное, еще не вписалась в роту, какое-то инородное тело. И отношение ко мне несерьезное, хотя никакого повода с моей стороны не было, у меня со всеми ровные деловые отношения, никаких симпатий и антипатий я не проявляю, все держу при себе. Вчера мне просто негде было ночевать. Я до поздней ночи обходила больных и попросила Гаранина найти мне квартиру. Он нашел, но ее занял старшина, а мне сказал, что будем жить вместе. Пригласил к себе Тарасов — условия такие же. Было уже темно, я села на скамеечке у колодца и наревелась вдоволь. Это начало, что же будет дальше? Меня застал Сапожников и уговорил идти к нему во взвод. Они расположились в большом доме: весь взвод вместе, а в смежной комнате Сапожников, Литвинко, Федорищев, Звездин на полу, а кровать уступают мне. Мне ничего не оставалось делать, и я пошла к ним. Уснула мгновенно. Проснулась от какого-то сопения. Шепотом окликнула — думала, дежурный по роте пришел поднимать на пробу, — но никто не ответил. А сопение продолжалось. Поднимать шум стыдно, и я решила не заниматься выяснением личности, действовать молча. Немного приподнялась и двумя кулаками вместе стукнула, что было силы в темноту — и оказалось, очень удачно. Этот кто-то, не ожидавший активных действий с моей стороны, свалился на стул, на котором лежала моя одежда, и вместе со стулом упал на спящих на полу. Поднялся крик, шум, весь взвод вскочил как по тревоге. Точно — до утра уже никто не мог уснуть. Все выяснилось, хотя я ничего не сказала. Оказывается, вылазку решил сделать Звездин, он повредил себе ребра. Ему говорят: сходи к Лене, она еще тебя подлечит! Идиот несчастный, на что же он рассчитывал? Было бы это что-то более или менее стоящее, я бы не молчала, а у этого можно только спросить, как говорит старший техник-лейтенант Гиляров, где ты был, когда бог мозги раздавал? И в голову никогда бы не пришло ждать такой активности с его стороны. А я вспомнила сталинского сокола, который, проявив доброту, предложил мне укрыться от дождя в самолете, стоящем на платформе товарняка. Я, ничего не подозревая, устроилась там и уснула, хотя теснота ужасная — одноместный истребитель. И вдруг хозяин свалился сверху. Я стала просить его по-хорошему, сказала, что у меня якобы жених есть, но ему наплевать было на мои убеждения и на всех женихов, вместе взятых. И тогда я что было силы вцепилась ему в морду своим маникюром, сделанным в первый раз в жизни. И, видно, попала в глаз — он вскрикнул и схватился за лицо, а я вывалилась на крыло. Тогда он выхватил у меня из кармана военного платья (карманы были очень мелкие и без застежки) комсомольский билет (дубликат получила в Новочеркасске) и красноармейскую книжку и сказал, что выбросит их с поезда, если я не вернусь в самолет. Я сказала, что может заодно и меня сбросить, но я ни за что никуда не пойду. Он запросто мог выполнить свою угрозу, ночь была непроглядная, поезд мчался с бешеной скоростью, человеческая жизнь ничего не стоила. Ливень лил как в тропиках, от холода и волнения меня колотил такой озноб, что я боялась и без посторонней помощи свалиться с крыла (под крылом места на платформе не было), но я стойко продержалась до утра. Утром, увидев его рожу, я испугалась, но он еще принес мне полную фуражку абрикос. Ну ничего, если жив будет — будет помнить! И что же тогда говорить о немцах?
Вот и вышли мы к Днепровским кручам, к волнам певучим. Чуден он не только при тихой погоде, он чуден в любое время. Я смотрела потрясенная. Но это же не только река, столькими воспетая, в данном случае это величайшая водная преграда. Не укладывается в голове — как можно было ее преодолеть?
Переправились у Днепродзержинска, переправа из пустых бочек. Я поскользнулась на мокрых бревнах и выкупалась в Днепре, к счастью, там уже было мелко.
Здесь был наш плацдарм, весь берег усеян осколками, как галькой. Сколько жизней это стоило!
Фрицы настолько капитально обосновались, даже ходы сообщений в полный рост, и стенки оплетены ивовыми прутьями, чтобы земля не осыпалась. Остановились на разъезде Широкое. Чем только хозяйка нас не угощала! Даже вкус забыли всего этого — настоящий украинский борщ, вареники и т. д, и т. п. Я снимаю только пробу, а на котловом довольствии состою у хозяйки.
Рота не полностью будет в Днепропетровске, а батальон в Нижне-Днепровске. Наша задача — мост через Днепр (1125 метров). Нашей третьей мостовой предстоит поставить две опоры из пятидесяти трех. Сваи забивать приходится на большой глубине. Работают днем и ночью, но ночью мешает бомбежка, вернее, мешала вначале. Все уходили в щели, потом перестали. Налетают почти беспрерывно, но это не сорок первый и не сорок второй годы. Зенитки открывают такой бешеный огонь — все небо расчерчено разноцветными трассами пуль и снарядов, гигантский светящийся шатер. Мне это напоминает Москву сорок первого года с той разницей, что самолетов в Москве были сотни, а здесь единицы. Бомбы сбрасывают беспорядочно, попаданий очень мало, и почти все — в находящийся рядом с нами старый разрушенный фашистами мост, который в это же самое время рвут наши минеры. Все грохочет, трудно что-нибудь понять. Кончается бомбежка, и 17-й тяжелый понтонный железнодорожный полк начинает пропускать составы. Однажды я шла по этому мосту в Нижне-Днепровск, и пошел эшелон с танками. Понтоны качались, как качели, казалось, еще мгновение, и они уйдут под воду. По мосту никого не пускают, всем желающим попасть на мост дежурный по КПП офицер объясняет двумя словами: «Только генералитет!»
