Среди них был мой товарищ, командир разведроты Кондратович. В десанте у озера Соленое он шел со своими разведчиками в первом эшелоне, был ранен, но выполнил поставленную задачу — подавил огневые точки немцев, дав возможность высадиться основным силам. В темноте на нейтральной полосе остался наш раненый матрос — разведчик, вынести его не смогли, как ни пытались, и уже когда стало совсем светло, Кондратович встал в полный рост и пошел на нейтральную полосу, стал сам вытаскивать раненого. Ошеломленные таким героическим поступком немцы не стали по нему стрелять. Когда бригада стала готовиться к высадке в Керчь, Кондратович, узнав об этом, с рукой на перевязи, сбежал из госпиталя, высадился со своими бойцами на Митридат и там геройски погиб…
— Сколько времени понадобилось, чтобы привести бригаду в боевую готовность после декабрьских событий?
— Бригада почти не имела передышки. Батальоны заняли отведенный им рубеж обороны на Керченском плацдарме и продолжали выполнять свою боевую задачу. Пополнение, которое прибывало к нам, было неоднородным. Вместо моряков или пролетарской молодежи к нам прислали людей среднего и пожилого возраста, которые ранее не имели боевого опыта и среди которых было много уроженцев Закавказья, в основном из Азербайджана. Оборонительный рубеж одной из рот был на высоте 164,5, правым флангом упирался в урез воды Азовского моря.
Единственным подходом к этой роте была очень узкая, сильно пересеченная полоска берега вдоль уреза воды, который находился под постоянным огневым контролем немцев, и доставка на высоту боеприпасов, воды и продовольствия, а также эвакуация раненых проводились только ночью. Передовой пункт приема раненых был выдвинут на максимально близкое расстояние от передовой, в рыбачий поселок Юраков Кут. Жителей в этом поселке почти не было, и в опустевших домах и постройках расположились, хорошо замаскировавшись, тыловые подразделения бригады.
Дома в поселке располагались в два ряда и хорошо просматривались противником с господствующих высот, не говоря уже о воздухе и море.
Почти все время я находился в поселке, организовывая по ночам эвакуацию раненых из Юракова Кута. А немецкие артиллеристы постоянно били по поселку, тренировались в меткости стрельбы по неподвижным целям, развлекались. Иногда стреляли прицельно только из одного или двух орудий, что легко было определить по темпу стрельбы и характеру попаданий. После 2–3 выстрелов получалась вилка, и следующий снаряд обязательно точно попадал в очередной дом, стоящий на улице. Так, последовательно, немцы шерстили ряды домов. Очередная серия выстрелов была перенесена в ряд, на котором стояли дома, в которых лежали раненые. Мы с ужасом ждали, когда прилетит наш снаряд. А нетранспортабельных раненых ведь не вытащишь днем в вырытые щели и окопы, любое движение на улице сразу заметят немецкие артнаблюдатели, и будет еще хуже. Вокруг все горит, и такие мысли в голове… не о себе думаешь, а как спасти раненых… Иногда спасало какое-то чудо. Пара снарядов разрывается во дворе дома, в котором я нахожусь, следующий снаряд поджигает стоящий вплотную сарай, и ждем очередной выстрел, которым нас обязательно накроет прямым попаданием… но тут стрельба внезапно прекращается… Немцы натешились…
В начале февраля 1944 года меня вызвал к себе начальник Военно-медицинского отдела заново сформированной Приморской армии, генерал-лейтенант медслужбы Николай Иванович Завалишин, с которым я уже был неплохо знаком, он предложил мне новую должность — начальника госпиталя. Я ответил, как принято в таких ситуациях, что готов выполнить любой приказ, хотя уходить из бригады не хотел. Неожиданно я услышал знакомый голос главного хирурга армии профессора Сельцовского: «А вы, вообще, член партии?» — «Нет». — «Так как же вы будете руководить коллективом, где есть парторганизация и проводятся партийные собрания, на которых вы даже не сможете бывать?!.»
Мне хотелось спросить у Сельцовского, с каких пор его, известного хирурга и автора применяемой в армии противошоковой жидкости, интересует партийность военврачей и какое ему до этого дело? — но сдержался. Вернулся в бригаду, которая вела позиционные бои на правом фланге Приморской армии. На нашем участке были очень трудные условия, и тут возникла следующая ситуация. Потери бригады пополнялись в основном, как я уже сказал, солдатами, призванными из южных республик, которые плохо переносили холода, отсутствие воды и пищи по несколько суток и другие фронтовые невзгоды. Многие из этого пополнения, для того чтобы попасть с передовой в госпиталь, занимались самоповреждениями, и если с самострелами мы быстро расправлялись, то с искусственно вызванными заболеваниями и другими хитроумными приемами справиться было несколько труднее.
Поток истинно больных дизентерией (в зимнее время!) нарастал за счет тех, кто вызывал поносы всякими ухищрениями.
Я докладывал об этом командиру бригады и начальнику медслужбы армии, однако помощь начальства ограничилась только советами. Заместителем командира бригады по тылу на тот момент был один непроходимый дуб, которому на все было наплевать, он даже не пытался организовать обеспечение бойцов на передовой водой и горячим питанием, а усилий одной медслужбы оказалось недостаточно. Но что можно было сделать, когда на передовой бойцы жили, ели и оправлялись в одном окопе или воронке, а воду для питья добывали там же, из талого снега… Приехала комиссия из штаба армии и, выяснив все и разобрав все промахи, сделала свои организационные выводы, наказав командный состав бригады. Комбригу был объявлен строгий выговор, мне — тоже, а заместитель командира бригады по тылу был понижен в звании и в должности.
Как раз в это время я получил тяжелую контузию, снаряд разорвался прямо на входе в мою землянку, и все, кто находился внутри, были ранены или контужены.
Я потерял слух, появились неутихающие сильнейшие головные боли, говорил с трудом, но я не покидал бригаду, ставшую мне родной. Состояние ухудшалось, и когда комбриг, видя все это, отдал приказ отправить меня в госпиталь, то сил сопротивляться этому приказу у меня уже не оставалось. Через сортировочный эвакогоспиталь (СЭГ) меня отправили в эвакогоспиталь, который находился в станице Варениковской, где я пролечился более месяца, понемногу приходил в себя и должен был продолжать лечение далее, но вдруг меня вызвали к замначальника госпиталя, который передал мне приказ — явиться к начальнику медотдела армии. Это было в первых числах апреля 1944 года.
В Керчь с полевого аэродрома летел По-2 из звена санитарной авиации, и девушка-летчица по имени Надя подбросила меня до Керченского полуострова, в штаб Приморской армии. Явился к генералу Завалишину, доложил о прибытии.
Генерал спросил меня про мое здоровье и о том, знаю ли я, что мне объявлено взыскание и что я должен, хотя бы на короткое время, быть направлен на другую должность. Я ответил, что приказ с выводами комиссии я читал, уже находясь на лечении в госпитале, но там нет ни слова о переводе меня на другую должность.
Генерал сказал, что я назначаюсь на должность старшего врача 244-го Отдельного танкового полка, и пообещал, что как только спадет горячка (как он выразился), я получу назначение на должность, равноценную той, которую занимал ранее. Свое слово Завалишин сдержал, через пять месяцев я был назначен на должность начальника медицинской службы 78-го Укрепленного района (УР).
— Как приняли в новой части? Что представлял собой 224-й ОТП, какими танками был оснащен? Какие медико-санитарные подразделения были в этом полку?
— Полк находился в пригороде Керчи, в Колонке, и я быстро его нашел.
Командовал полком молодой, невысокий подполковник Михаил Георгиевич Малышев, ему было в то время всего 28 лет. Встретил он меня приветливо, и с первого дня в полку у меня с ним были добрые отношения. Сразу подружился с заместителем комполка по МТО майором Павлом Васильевичем Малаховым, который на первых порах опекал меня на новом месте. Замполитом полка был Капустин, замом по строевой Осипов, начальником штаба — Пронин, из ротных командиров запомнилась фамилия Бердников.
Полк был вооружен ленд-лизовскими танками: рота танков «Шерман», рота танков «Валлентайн», рота танков «Генерал Грант». Штат полка — 35 танков.
Танкисты неплохо относились к танкам «Шерман» с мягкой броней, а остальные машины презирали, и фраза: «Сгорел на Валентине» (в смысле на танке «Валлентайн») слышалась часто, полк все время нес серьезные потери.
Медслужба полка состояла из одного малочисленного медицинского взвода: один врач, старший фельдшер, несколько санинструкторов и санитаров во взводе и по одному санинструктору в каждой
