танковой роте. Какие фамилии мне запомнились из состава взвода? Фельдшер Белоусов, санинструктор Насонова.
Здесь я оказался в положении, как в пословице: сам жнец, сам кузнец, сам и на дуде игрец, быть одновременно и начальником и подчиненным, самому себе все задумывать и делать (именно так), было совсем не одно и то же, чем мне приходилось заниматься раньше… После того как познакомился с дислокацией танковых рот и других подразделений полка, узнал всю структуру и функциональные способности каждого из них, то следующим делом облазил все танки вдоль и поперек, чтобы понять наилучший путь эвакуации раненых танкистов из подбитых и горящих машин. И даже попробовал сам водить танк. В моем распоряжении была санитарная машина: самодельная деревянная будка на шасси совершенно разбитого «ГАЗ-АА». Но в первом же наступательном бою, когда 11 апреля полк принял участие в штурме Керчи и на поле боя остались подбитыми несколько наших танков «М3-С» и «М4-А2», выяснилось, что на нашей санмашине во время боя невозможно подобраться к этим танкам по изрытому воронками полю, да и машина сразу бы стала прекрасной мишенью для немцев.
Я поговорил с Малышевым, объяснил ситуацию, и он выделил медсанвзводу американский бронетранспортер, который после небольшой переделки сразу стал неплохой санитарной машиной.
— Когда полк вступил в боевые действия во время апрельского наступления 1944 года? Как развивалось для 224-го танкового полка дальнейшее наступление в Крыму?
— Немцы, видимо, знали точную дату нашего наступления, назначенного в ночь с 9 на 10 апреля, и еще за сутки до этого стали яростно обстреливать весь наш передний край из орудий всех калибров и из минометов. Били по площадям. Чувствовали, что им придется отступать, и чтобы было легче драпать, немцы расходовали весь свой боезапас.
11 апреля полк почти без потерь вошел в Керчь и без задержки двинулся вперед, но у Багерово наткнулся на серьезное сопротивление. Я находился вместе с командиром на КП полка, откуда хорошо было видно все поле боя, как маневрируют наши танки и по каким целям ведут огонь. Малышев через авианаводчика запросил помощь авиации, тот по рации передал соответствующие координаты для нанесения штурмового авиаудара.
Не прошло и двадцати минут, как в небе появились наши Ил-2 и еще на подлете… стали обстреливать наши позиции, приняв их за место расположения противника, было несколько раненых, которым мы с фельдшером сразу оказали помощь.
Авианаводчик не растерялся, успел выстрелить из ракетницы, подать сигнал — «Свои», и штурмовики отвернули в сторону, так и не сбросили на нас свой бомбовый груз.
Но находиться под огнем своих еще страшнее, чем под огнем противника.
Следующая небольшая заминка, сбившая темп нашего наступления, случилась перед Феодосией, на Ак-Монайских высотах, но, опрокинув противника на позициях, танки полка устремились к Феодосии. По дорогам в наш тыл, в сопровождении одного-двух наших солдат, а иногда и вообще без конвоя потянулись колонны немецких и румынских военнопленных, офицеры ехали на повозках, а наши бойцы интересовались у пленных на предмет наличия часов, ведь часы мало у кого из нас были, и даже я, будучи майором, как потерял свои часы на Малой Земле, так до сих пор ходил без них.
К ночи подошли к Феодосии, и здесь случился один эпизод, который мог для меня закончиться плохо. Мы ехали по дороге, как в стороне я заметил силуэт танка, но в темноте не разберешь, чей танк, наш или немецкий. Приказал водителю подъехать поближе, вдруг там наш экипаж, но это оказался танк противника. Подъехали вплотную, постучали по бортовой броне ломиком, в ответ ни звука. Я взобрался на танк, заглянул внутрь, увидел внизу мигающую сигнальную лампочку рации и услышал слабое попискивание. Окликнул по- немецки, вдруг там кто-то есть, и нагнулся к полуоткрытому люку. Внезапно я был ослеплен яркой вспышкой. Отскочив от люка, я понял, что это была сигнальная ракета, которая обдала меня яркими осколками. Мне обожгло лицо, но ожоги, к счастью, оказались неглубокими. Спрыгнул с танка, водитель мне оказал первую помощь, потом вдвоем мы снова залезли на танк, и только я приблизился к люку, как оттуда последовала автоматная очередь. Протянув руку с «Парабеллумом» к люку, я выпустил несколько патронов — в ответ еще одна очередь из люка, я опять выстрелил внутрь, и вдруг все стихло. Не глядя в люк, мой водитель дал длинную автоматную очередь (мы не знали, весь ли там экипаж?), потом он спустился внутрь: на месте стрелка-радиста лежал уже мертвый немецкий танкист. На память из этого танка мы взяли кожаную куртку и два ручных фонарика. Недалеко находилось какое-то строение, напоминающие коровник, решили зайти и туда. На одной из половин в углу штабелями лежали какие-то мешки. Мы подумали, а вдруг там все заминировано, в темноте можно мины и не заметить. Осветили фонариками, в сердцах полоснули ножом по первому мешку, и из него вывалились железные немецкие кресты, но награждать ими уже было некого. Из другого мешка посыпались румынские леи в банковских пачках. В другом углу мы обнаружили в футляре красивый аккордеон, который потом отдали одному из наших офицеров, играющему на этом инструменте. Задерживаться дольше было нельзя, и мы поехали догонять свой передовой отряд. Из Феодосии наш полк почти в полном составе последовал по дороге на Судак… Я оказал помощь раненым танкистам и оставил их в одном из домов вместе с санинструктором дожидаться подхода основных сил и эвакуации в тыл. Утром мы узнали, что приказом Верховного Главнокомандующего наш полк, вместе с некоторыми другими частями, получил наименование Феодосийского. Путь от Судака в Алушту проходил по горной дороге, мы шли, почти не встречая сопротивления противника. На серпантинах дороги противник использовал тактику завалов и быстро отходил. По пути нас радушно встречали местные жители, старались помочь во всем, во многих местах они выкатывали большие бочки с добротным крымским вином, выкладывали виноград (каким-то образом сохранившийся совсем свежим еще с осеннего урожая), копченую рыбу и другие деликатесы. Приглашали нас к себе в гости, угощали самым лучшим вином. Вдоль дороги, в глубоких оврагах и расщелинах мы постоянно сталкивались с одной и той же картиной, которая тянулась почти до Байдарских ворот: тут и там лежали застреленные немцами крупные здоровые лошади, наверное, тяжеловозы- першероны, и над ними трудились местные татары, сдирали с лошадей шкуры и рубили туши на мясо. В Алуште полк сделал кратковременную остановку, так как горючее оказалось на исходе, а многие танки по техническим причинам, в результате поломок, отстали по дороге. Надо было ждать автоцистерны с горючим, но Малышев не мог себе этого позволить, он имел приказ преследовать противника. Комполка собрал несколько экипажей танков, посадил на них десантников и поставил боевую задачу — идти на Ялту, и сам возглавил этот небольшой отряд. Но дойти до Ялты подполковнику Малышеву было не суждено.
Ночью в штаб полка по рации сообщили, что в районе Никитского ботанического сада танк командира полка наскочил на мину, есть раненые, и нужна срочная помощь.
В мою машину срочно слили весь оставшийся бензин с других машин, и я, взяв все необходимое, направился в район, где подорвался танк комполка. Нашел дом у дороги, в одной из комнат лежали наши погибшие, в другой раненые танкисты и танкодесантники. По рассказам раненых, отряд вышел на дорогу, которая была перегорожена завалом из бревен и камней, и между ними был оставлен единственный створ, под который немцы заложили фугас большой мощности. Вместе с комполка погибло еще несколько человек. Позже сюда прибыл весь штаб полка, начштаба и замполит связались с командованием корпуса и получили указание, похоронить всех погибших со всеми воинскими почестями в Ялте. За всю войну на моих глазах это были первые похороны с полным воинским ритуалом… Раненых в ту ночь, после обработки, мы отправили в Алушту, где уже развернулся какой-то ППГ. В Ялту мы зашли 15 апреля, задержались в ней на два дня, которые я прожил в Доме-музее А.П. Чехова, сам того не зная, а потом мы продолжили движение к Байдарским воротам и вскоре оказались на подступах к Севастополю. Первый штурм Сапун-горы был предпринят в самом конце апреля, наш полк в нем не участвовал, в атаку пошли только штрафники без танковой поддержки.
Во время второго, майского штурма Сапун-горы в битве за эту гору участвовала одна или две (не помню) роты из нашего полка. Третья рота в этот день вела наступательный бой в районе колхоза «Большевик». Мне пришлось оказывать помощь прямо на поле боя, на своем бронетранспортере (а иногда и на танковом тягаче), используя естественные складки рельефа, мы подъезжали как можно ближе к подбитым танкам, останавливали свой санитарный БТР вплотную к ним, прикрываясь танками, как щитом.
Также мне довелось оказывать медицинскую хирургическую помощь в районе сосредоточения раненых, которых чаще всего собирали возле РТО (рота технического обеспечения). Что происходило на самой Сапун-горе, рассказать невозможно, да и Севастопольская диорама дает только частичное
