Но было ли это все, что эти два человека сказали друг другу о жизненно важной особенности ситуации в Китае? В это трудно поверить. Может быть, Рузвельт считал, что заявления Сталина, его явной отчужденности и желания позволить американцам заниматься этой проблемой достаточно? Или, может быть, он полагал, что Сталина нельзя склонить к определенному решению? Или, может быть, он считал, что больше ничего нельзя просить, так как, по его мнению, на самом деле единству китайцев мешают консервативные элементы Гоминьдана, а не коммунисты? Большая часть американских военных в Китае думала тогда точно так же; и большая часть группы Государственного департамента, занимающаяся делами Китая, чувствовала, что именно Чан Кайши следует заставить пойти на большие уступки, а в случае отказа устранить с политической арены.
Какова бы ни была причина, Рузвельт не получил от советского правительства вразумительного заверения в том, что в ответ на принятие его условий вступления в войну оно использует все свое влияние, чтобы заставить китайских коммунистов быть сговорчивыми. Оно, похоже, предоставило китайскому правительству самому добиваться согласия с коммунистами, что было одной из фаз улучшения китайско- советских отношений.
Американское правительство пользовалось любой возможностью, чтобы показать смысл и выгоду взаимной дружбы советского и китайского правительств. Чан Кайши, несмотря на страх и недоверие, проявил горячее желание прийти к соглашению со своим грозным северным соседом. Он искал различные возможности обсудить с ним условия. Во время визита в Чунцин вице-президента Уоллиса он уверял, что будет продолжать свои попытки. Одновременно он попросил, чтобы президент стал «посредником» или арбитром на его переговорах с Советским Союзом. Уоллис ответил, что сомневается в согласии президента играть такую роль и что американское правительство сможет стать участником или гарантом китайско-советского соглашения, но, по его мнению, оно охотно использует все свои возможности, чтобы примирить их. Чан Кайши заявил, что, если американское правительство поможет в организации подобной встречи, полдела будет сделано. Сталин и Молотов время от времени обсуждали это предложение. Они всегда утверждали, что хотят иметь дружеские отношения с Китаем. Ответственность за разногласия они перекладывали на китайцев и с негодованием говорили о постоянных попытках Гоминьдана обвинить Советский Союз во внутренних неприятностях в Китае, тем самым оправдывая собственные ошибки и неудачи.
Тогда, в ноябре, русский поверенный в делах встретился с сыном Чан Кайши в Пекине и говорил с ним о возможной встрече его отца со Сталиным. Чан Кайши подумывал, чтобы послать сына в Москву узнать, что замышляют русские. Пока шло обсуждение этого вопроса, президент, помня о военных планах Советского Союза, касающихся Дальнего Востока, 18 ноября направил Чан Кайши загадочное послание. Одновременно он попросил Хэрли передать генералиссимусу, что, по его мнению и по мнению русских, военное соглашение между всеми китайскими силами крайне желательно. Президент добавил, что сейчас не может более полно объяснить свое пожелание, Чан Кайши просто должен поверить его словам. Отправляя это послание, президент предложил Хэрли в разговорах с Чан Кайши особо подчеркнуть слово «русские». Оставалось мало сомнений, что Чан Кайши понял это как сигнал о вступлении Советского Союза в войну на Тихом океане и его последующем продвижении на юг и срочно предпринял попытку связаться с советским правительством. Ввиду важности поручения он решил послать в Москву Суня, а не своего сына. Он попросил Сталина принять своего министра иностранных дел. Сталин ответил, что будет рад это сделать, но предложил отложить визит до второй половины февраля или первой половины марта. Это означало, что Сталин решил проверить реакцию американцев и британцев на претензии, которые он собирался предъявить им, до обсуждения их с Сунем. 4 февраля, за день до открытия первого официального заседания в Ялте, Хэрли информировал Вашингтон о подтверждении Сталиным договоренности о визите Суня; но несколько дней спустя, вероятно после беседы с президентом 8 февраля о притязаниях Советского Союза на Дальнем Востоке, Сталин попросил Суня отложить визит до второй половины марта или первой половины апреля.
Упомянем, что на важнейшей встрече 15 октября, когда Черчилль находился в Москве, Сталин, подтвердив намерение Советского Союза вступить в войну после разгрома Германии, официально известил о притязаниях Советского Союза на Дальнем Востоке и что Гарриман и Дин не задали ни одного вопроса, ожидая, что он остановится на этом предмете поподробнее, но он этого не сделал. Вероятно, Сталин предпочел отложить дискуссии по этому вопросу до встречи с Рузвельтом. А президент, похоже, не торопился точнее выяснять намерения Сталина, вероятно, потому, что опасался повредить совместному планированию вступления Советского Союза в войну на Тихом океане; вероятно, он просто ждал, чем закончатся переговоры между Чан Кайши и китайскими коммунистами. Какова бы ни была причина, он ждал.
Когда Гарриман вернулся в Вашингтон, президент полюбопытствовал, каковы будут притязания Сталина. Излагая в общих чертах свои предположения 17 ноября, посол подчеркнул важность достижения соглашения между Чан Кайши и китайскими коммунистами до того, как Советский Союз вступит в войну. Он опасался, что, если соглашение не будет заключено, Красная армия в Маньчжурии будет поддерживать китайских коммунистов, как она поддерживала Тито в Югославии, а затем Сталин потребует от Чан Кайши гораздо большего. Напомним, что на следующий день президент велел Хэрли в разговоре с Чан Кайши особо отметить слово «русские». Гарриману президент дал указание по возвращении в Москву выяснить у Сталина, чего он хочет.
14 декабря Гарриман задал этот вопрос Сталину, и тот охотно ответил.
Прежде всего он заговорил о Дайрене. В Тегеране, заметил он, президент сказал, что Дайрен должен быть передан России в аренду. Обведя на карте синим карандашом южную часть полуострова, включая Порт-Артур и Дайрен, Сталин отметил область, которую имел в виду, и спросил, не предполагал ли президент в Тегеране сделать Дайрен международным свободным портом? Посол ответил, что, насколько он помнит, президент предпочел этот тип соглашения аренде, как более соответствующий нынешним представлениям. Сталин точно не помнил слов президента, но пообещал проверить отчет.
Во всяком случае, продолжал он, возможность интернационализации порта «можно обсудить». Какую услугу сослужила ему эта фраза!
Затем Сталин изложил еще две позиции, которые, по его словам, он также упоминал в разговоре с президентом в Тегеране. Во-первых, желание Советского Союза получить в аренду маньчжурские железные дороги. Гарриман спросил, останется ли Маньчжурия подконтрольной Китаю, если аренда будет предоставлена, и Сталин ответил, что он не намерен вмешиваться в их дела. Докладывая об этом ответе президенту, посол заметил, что нет сомнений: если русские войска получат контроль над железнодорожными перевозками и будут защищать железные дороги, влияние Советского Союза станет огромным. Другое требование заключалось в том, чтобы Советскому Союзу были переданы Южный Сахалин и Курильские острова. У России, объяснил Сталин, нет свободного выхода в Тихий океан; все порты или контролируются, или заблокированы «врагом».
Наконец, он выразил желание, о котором в Тегеране не говорилось, – заключить соглашение, признающее Внутреннюю Монголию, как выразился Сталин, «…независимой единицей».
Гарриман информировал президента об отказе продолжать обсуждение этих условий, до получения соответствующих указаний. Рузвельт предпочел отложить этот вопрос до встречи со Сталиным.
В Ялте он продолжал ждать, пока Сталин поднимет этот вопрос. Там он периодически всплывал не на регулярных заседаниях конференции, а в короткие периоды частных бесед между Рузвельтом и Сталиным, на которых Гарриман и Молотов присутствовали в качестве помощников.
Как раз перед пятым регулярным заседанием Сталин и Рузвельт детально обговорили военные планы и перспективы заключительного наступления на Японию. После того как каждый выразил удовлетворение корректным поведением другого, Сталин заметил. что хотел бы обсудить условия вступления Советского Союза в войну против Японии, сославшись при этом на декабрьский разговор с Гарриманом. Президент ответил, что Гарриман представил ему исчерпывающий доклад об этом разговоре, и он считает, что Советский Союз имеет полное право ставить свои условия. Вероятно, он надеялся, что после такого легкого согласия русские постесняются просить слишком много. Он начал с того, что не видит никаких проблем в передаче России в конце войны южной половины острова Сахалин и Курильских островов.
Комитеты Государственного департамента подготовили меморандумы по этим вопросам. Но ни один из этих меморандумов не вошел в протоколы, которые велись в Ялте.
