Северной Африке, Великобритании и Австралии в то самое время, когда, победив русских, немцы смогут спокойно перебросить все силы на запад. Он изложил свою точку зрения президенту по телефону, в докладной записке и в письме, но даже после этого президент не изменил своего решения. Позже, оглядываясь назад, Стимсон установил причины, по которым не сбылись его пессимистические прогнозы: неожиданная победа русских под Сталинградом и невероятно удачный десант в Северной Африке.
Когда после возвращения в Вашингтон Маршалл принялся приводить аргументы в защиту своей точки зрения, это не произвело на президента ровным счетом никакого впечатления. 13 июля он объявил, что, как главнокомандующий Объединенного штаба, он принял следующие решения: операция в Северной Африке (под новым названием «Торч») должна начаться как можно раньше; именно эта операция и будет являться основной целью; она будет иметь приоритет по отношению к остальным задачам, таким, например, как концентрация, подготовка и оснащение воинских частей в Великобритании для будущего вторжения на континент. Тем самым он проигнорировал пророчества Маршалла и Стимсона, что если англо-американские войска будут заняты в Северной Африке, то не произойдет никаких попыток вторжения во Францию в 1943 году. Как докладывал Маршаллу после встречи с президентом генерал Макнарни, «…он не видит причин, по которым отвод нескольких частей в 1942 году может воспрепятствовать проведению операции „Болеро“ в 1943-м».
Рузвельт не мог предположить, как сильно это повлияет на подготовку операции по вторжению через Ла-Манш в 1942 году и на действия в Тихом океане. Затянувшаяся кампания в Тунисе, вызвавшая замешательство в англо-американских войсках, доказала ошибочность его позиции. Но даже если бы он предвидел заранее. что это произойдет, он бы все равно решил, что наиглавнейшей целью является немедленное участие американской армии в действиях, направленных против Германии и Италии. Когда выяснилось, что операция по вторжению через Ла-Манш отодвигается на какое-то время, появилась надежда, что Гитлер, потеряв двухсотпятидесятитысячную армию и необходимое оборудование, отзовет с русского фронта авиационную поддержку. И наконец, остался открытым вопрос: даже если все силы и ресурсы, необходимые в Северной Африке, будут брошены на подготовку вторжения через Ла-Манш в 1943 году, можно ли будет признать целесообразной эту попытку, при условии что Германия все еще будет сильна…
Что же касается Черчилля, то его не сильно волновало, каким образом североафриканская операция скажется на задержке операции через Ла-Манш. Судя по дневниковым записям, Черчилль надеялся на успешное продвижение на север и юг Германии. По его мнению, эти действия наряду с изнурительными боями на востоке. при поддержке воздушных атак, окажут такое воздействие на Германию, что не потребуется никакого вторжения с запада. Разве что придется нанести решающий удар, когда Германия будет уже практически повержена.
Далее. Черчилль полагал, что североафриканская экспедиция не только не отменяет обязательства, взятые на себя президентом и им (Черчиллем) в части оказания помощи русским в 1942 году. а как раз способствует наиболее эффективному их выполнению. Следуя этому убеждению, Черчилль мужественно взялся урегулировать со Сталиным и советскими лидерами этот вопрос. В своей обычной сердечной манере он поставил руководство России перед фактом, что в 1942 году США и Англия не будут высаживать войска на континент. Чтобы понять, как и почему это решение повлияло на более поздние отношения с Советским Союзом, необходимо вернуться назад, чтобы понять, что думали об этом же русские.
Как только первые немецкие танки вторглись на территорию Советского Союза, Сталин потребовал от союзников таких действий, которые заставили бы немцев разделить свою армию и тем самым уменьшить напряжение на Восточном фронте. Америка и Британия, несмотря на различие во взглядах на эту проблему, решили приступить к выполнению поставленной задачи в 1942 году. Насколько этой проблемой были заняты мысли Рузвельта, ясно из сообщения, отправленного 2 апреля Черчиллю, в котором президент сообщает, что посылает Маршалла и Гопкинса в Лондон для того, чтобы они объяснили ключевые моменты плана высадки через Ла-Манш. «Я надеюсь, что Россия воспримет этот план с большим энтузиазмом, и хочу просить Сталина немедленно направить двух специальных представителей (Молотова и командующего ВМФ) для встречи со мной». В письме Черчиллю от 3 апреля Рузвельт пишет: «Как там Гео (Маршалл) и Гарри (Гопкинс)? Маршалл объяснит вам, чем заняты мое сердце и мысли. Оба наших народа требуют открытия фронта, чтобы ослабить давление на русских, а наши люди достаточно разумны, чтобы видеть, что на сегодня русские уничтожают больше немцев и немецкой техники, чем вы и я, вместе взятые. В любом случае, это будет иметь большое значение, даже если окончательная цель не будет достигнута».
Не дожидаясь детального анализа операции через Ла-Манш с точки зрения ее военной целесообразности и как только Британия согласилась обсудить проект операции, Рузвельт тут же сообщил об этом Сталину, понимая, какие надежды возлагает маршал на эту операцию. Подобная поспешность объяснялась серьезной причиной. Рузвельт надеялся, что, оказывая помощь советскому правительству в столь жизненно необходимом вопросе, ему удастся обойти вопрос, связанный с советскими границами, который уже поднимался во время визита Идена в декабре прошлого года в Москву и теперь вновь начал активно муссироваться.
Напомним, что Идеи пообещал Сталину, что обсудит с американским правительством и правительствами доминионов требование Советского Союза о признании советских границ. Молотов не дал возможности Идену отложить решение этого вопроса. Едва министр вернулся из Москвы в Лондон, Молотов тут же напомнил ему о данном обещании. Черчилль в это время все еще находился в Соединенных Штатах, на отдыхе во Флориде. 8 января 1942 года премьер-министр написал Идену из Америки:
«Присоединение государств Балтии к России против воли народа будет противоречить всем принципам, за которые мы сражаемся в этой войне, и пойдет вразрез с нашими устремлениями. Это же относится к Бессарабии и Северной Буковине и, в меньшей степени, к Финляндии, которая, я полагаю, не намерена безоговорочно присоединиться к России.
…В любом случае, до проведения мирной конференции и речи не может идти о признании границ. Я знаю, что президент Рузвельт придерживается моей точки зрения и несколько раз выражал согласие с нашей жесткой позицией, выработанной еще в Москве».
Зато не успокаивался Хэлл. Он знал, как сильно может отозваться любое намерение советского правительства на желании русских бороться до конца. В любом случае, он понимал, что по-прежнему необходимо оказывать давление на Черчилля и военный кабинет, невзирая на усилия, идущие из Москвы. Поэтому 4 февраля Хэлл направил президенту еще одно послание, где вновь привел четыре причины, почему он считает все соглашения военного времени, касающиеся территориальных притязаний, трудновыполнимыми. В отличие от Атлантической хартии, новый курс, взятый Соединенными Штатами, признавал силовую аннексию территорий.
Кроме того, Хэлл разъяснил, что занял твердую позицию в части советских территориальных притязаний. Одним словом, наше желание отложить решение вопроса являлось дипломатическим ходом. Хэлл надеялся, что сможет уговорить Сталина умерить территориальные притязания, убедить его, что решение вопроса лучше отложить на послевоенный мирный период, сделав это с помощью взаимных обязательств в части подавления будущих попыток агрессии.
2 марта, под влиянием Хэлла, президент напрямую обратился к Сталину с просьбой не включать территориальные вопросы в предстоящее соглашение.
Как президент Вильсон во время Первой мировой войны старался уклониться от проблем, связанных с решением территориальных вопросов в соответствии с секретными соглашениями, так и Рузвельт, опасаясь развала коалиции, пытался уйти от этих вопросов. Как недвусмысленно выразился полковник Хауз в апреле 1917 года относительно визита в Вашингтон Артура Бальфора, британского министра иностранных дел: «Я надеюсь, вы согласитесь со мной, – писал он президенту Вильсону, – что сейчас лучше всего избегать обсуждения послевоенного переустройства… Если союзники примутся обсуждать условия, они вскоре возненавидят друг друга сильнее, чем Германию, и сложится ситуация, схожая с ситуацией на Балканах после турецкой войны…»
Поляки придерживались такого же мнения. Так, 9 марта Сикорский предупредил Идена о том, что признание советских притязаний разрушит основы будущей победы, поколебав доверие и надежду «тех стран, которые самоотверженно боролись с Третьим рейхом и его сателлитами», и плохо отзовется на положении нейтралов, включая Турцию.
