Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

которые так стремились узнать американцы.

Как уже говорилось, в ходе конференции Гарриман узнал достаточно деталей от Молотова, чтобы уверенно сообщить президенту, что после окончания военных действий в Европе Советский Союз будет участвовать в войне против Японии. На обеде, который Сталин дал в последний день конференции, 30 октября, он открыто сказал об этом Хэллу. Они говорили о сотрудничестве и о скорой встрече Сталина с Рузвельтом и Черчиллем, когда Сталин неожиданно, по словам Хэлла, «удивил и восхитил меня, откровенно заявив, что после того, как союзники добьются разгрома Германии, Советский Союз будет участвовать в разгроме Японии», и об этом можно сообщить президенту.

Это было сказано без каких-либо оговорок или условий относительно военной помощи или политических требований.

В то время как Сталин разговаривал с Хэллом, Молотов спокойно объяснил Гарриману и Идену, что после обеда будет показан фильм о японской интервенции 1921 года. Идеи, сделав вид, что шокирован, заявил, что для страны, которая хочет продемонстрировать свое миролюбие, это не вполне подходящий фильм. Гарриман, напротив, считал, что фильм уместен, после чего провозгласил тост (он бы удивился, если бы Молотов не присоединился к нему) за тот день, «когда мы вместе будем сражаться против японцев». «Почему бы и нет, – ответил Молотов, – с удовольствием». – «До дна!» – провозгласил Гарриман, и все поддержали его тост.

Не дожидаясь утра, Хэлл, Гарриман и Дин отправили сообщения в Вашингтон. Хэлл был доволен результатами конференции, и это наполняло его радостью. Президент и Объединенный штаб пришли в восторг от полученных новостей и сразу же попытались выяснить, не пора ли уже заняться разработкой долгосрочных планов вместе с русскими.

Вне всякого сомнения, Сталин и его окружение собирались вступить в войну на тихоокеанском театре, полагая добиться определенных преимуществ для Советского Союза. Логично было предположить, что, заранее сообщая правительствам Соединенных Штатов и Британии о своих намерениях, русские стараются завоевать доверие. Благодаря этому операцию «Оверлорд» можно было бы назначить на май, и проще стало бы решать проблемы в отношениях с соседями и границами. Все это наверняка рассмотрели и оценили дипломаты в Вашингтоне и Лондоне, кроме того, они были удовлетворены искренним доказательством того, что советское правительство намеревается, как и прежде, оставаться членом коалиции.

ШЕСТОЙ ПЕРИОД Ноябрь 1943 года: конференции глав государств в Каире и Тегеране

В преддверии конференций в Каире и Тегеране; ноябрь 1943 года

Последние абзацы американского протокола заключительного заседания конференции являются доказательством истинного согласия, царившего на Московской конференции.

«На закрытии Конференции министров иностранных дел в Москве г. Молотов тепло отозвался о сотрудничестве, которое установилось у него с министром и г. Иденом и к которому он в большой мере относил успех конференции.

Министр был уверен, что выражает чувства и г. Идена, говоря. что никогда не встречал лучшего примера профессионализма и сотрудничества, чем те, которые на протяжении всей конференции демонстрировал г. Молотов…

Г. Иден горячо поддержал министра и предложил, чтобы г. Молотов был избран постоянным председателем всех будущих встреч министров иностранных дел.

Конференция закончилась на этой ноте».

По окончании конференции был дан обед в Кремле. Сталин находился в веселом расположении духа. Он подшучивал над Молотовым, заявляя, что считал, что его министр иностранных дел несет ответственность за действия Чемберлена, но не думал, что эта ответственность целиком лежит на нем. Хэлл нашел, что Хозяин пребывал в великолепном душевном расположении вне зависимости от обсуждаемых тем, и особо подчеркнул, что Сталин одобрительно отзывался о необходимости сотрудничества.

Государственный секретарь пришел в восторг от возможности реального воплощения той мечты, за которую боролся еще Вудро Вильсон, – создание системы коллективной безопасности государств. Хэлл расценил подписание советской стороной Декларации четырех как отличное предзнаменование и знак грядущего сотрудничества по созданию справедливого и согласованного мира. С учетом этого и других проявлений доброжелательности со стороны советского правительства на него не произвело большого впечатления упорное желание русских напоследок привлечь внимание к отношениям с соседями. Хэлл был доволен, что Советский Союз не стал поднимать вопрос о послевоенных границах. Обладая невероятным оптимизмом, он полагал, что отсрочка в решении проблемы окажется весьма полезной, поскольку отношения между союзниками стали намного доверительнее, и Россия меньше внимания будет уделять пограничным вопросам.

Такими впечатлениями о результатах конференции Хэлл поделился с президентом и народом Америки. Его речь, произнесенная вскоре по возвращении на совместном заседании двух палат конгресса, явилась памятником его надеждам. Цитата напомнит, насколько эти надежды были благородны и возвышенны: «По мере того как будут проводиться в жизнь условия Декларации четырех. отпадет необходимость в разделе сфер влияния, объединении сил и остальных экстренных мерах, существовавших в злополучном прошлом, когда государства вынуждены были беспокоиться о защите и обеспечении собственных интересов».

Одобрение конгресса и сообщения в средствах массовой информации показали, что американцы хотят поверить этим заявлениям и готовятся сыграть свою партию: разделить со всеми бремя и опасности войны. Это решение продемонстрировал сенат, утвердив 5 ноября, в то время как Хэлл был еще только на пути домой, резолюцию Коннолли, ранее (до отъезда Хэлла в Москву) проигнорированную палатой представителей, о том, что «Соединенные Штаты, действуя согласно конституции, объединятся со свободными и суверенными государствами для установления и поддержания международной власти, способной предотвратить агрессию и послужить делу мира во всем мире».

Результаты встречи произвели огромное впечатление и на Рузвельта с Черчиллем. Президент, не ссылаясь на особо понравившийся ему пункт в отношении вступления России в войну на тихоокеанском театре, охарактеризовал результаты конференции как «огромный успех». «Когда она началась, – продолжил президент, – появилось много циников, заявлявших: „Ну, они разойдутся во мнениях“ и „Там будет царить атмосфера подозрительности. и они ничего не достигнут“. Но конференцию отличала поразительно доброжелательная атмосфера. Я считаю, что огромная заслуга в этом принадлежит господину Хэллу, и поровну – русским и британцам. В таких случаях в старину на флоте бытовало выражение „счастливый корабль“».

В послании Гарриману Черчилль назвал результаты встречи «потрясающими», и сообщил на званом завтраке у лорда-мэра, 9 ноября, что «мы приветствовали результаты Московской конференции…», и назвал «крайне важной» Декларацию четырех.

Надо сказать, что в официальных кругах не все были столь оптимистично настроены. К примеру, Гарриман, Бохлен и другие должностные лица в Государственном департаменте были обеспокоены событиями в России. Гарриман, имевший возможность наблюдать за происходящим на протяжении всей конференции, не был уверен, что удалось достигнуть чего-то значительного. Он считал, что государственный секретарь с его искренностью, энтузиазмом и преданностью идеалам международного сотрудничества делал ставку на разум Сталина и его окружения, что в конечном итоге должно было привести к уменьшению их подозрительности, к совместным поискам решения по возрастающим проблемам. Гарриман считал, что советское правительство будет взаимодействовать с американцами только в том случае, если его устроят проводимые Западом военные операции; война по-прежнему занимала все мысли Гарримана. Кроме того, он был обеспокоен тем, что в результате требования русской стороны о признании границ, установленных в 1941 году, может возникнуть недоразумение в отношениях с соседями. В личном послании к Черчиллю Гарриман написал: «Тем не менее мы не может брать на себя слишком много». Он задавался вопросом, не повторится ли печальная история, связанная с выступлением Чемберлена, после его возвращения из Мюнхена.

Все, что Сталин и его окружение говорили относительно конференции, можно принять и за подтверждение надежд, и как предостережение. В речи, произнесенной 6 ноября, Сталин упомянул