решения Московской конференции как яркое доказательство крепнущих отношений и общности взглядов союзников. В советской официальной прессе печатались огромные восторженные статьи. А вот беседа Литвинова с представителями Объединенных Наций в Москве, без предварительного уведомления американских и британских официальных лиц, должна была широко оповестить союзников о важности для СССР некоторых положений, как то: советские границы неприкосновенны и охраняются только Красной армией, британцы и американцы не возражают против безоговорочной капитуляции немецких сателлитов.
Основанием для этого, скорее всего, явился тот факт, что ни Хэлл, ни Идеи не выразили неодобрения в адрес заявления, сделанного Молотовым 25 октября. Присутствовавший там Гарриман позже сказал Литвинову, что его заявление о безоговорочной капитуляции Финляндии может создать впечатление, будто американское правительство присоединилось к заявлению Молотова, а это, как понимает Литвинов, не так и может негативно отозваться в Соединенных Штатах.
Московская конференция открыла великолепные перспективы в отношении будущего сотрудничества, и Рузвельт, как и Черчилль, с нетерпением ждал встречи со Сталиным. Перед началом заключительного этапа в войне с Германией переговоры с целью выработки согласованных военных действий приобретали существенное значение. Кроме того, существовала вероятность достигнуть соглашения по нерешенным вопросам, таким, как польский, и продолжить военное сотрудничество в мирной жизни.
Рузвельт был уверен, что может установить со Сталиным такие же сердечные отношения, как с Черчиллем, и их сотрудничество приобретет откровенный и дружеский характер. Президент решил попробовать это не из тщеславия, как часто предполагают, а в какой-то мере из любопытства. Но главное, Рузвельт считал, что в будущем мире советскому диктатору следует знать о нас больше и, соответственно, больше нам доверять.
Несмотря на обширную переписку в отношении времени и места встречи, к моменту Московской конференции министров иностранных дел вопрос встречи трех глав правительств так и не был решен. В послании от 20 октября Сталин подробно объяснил президенту, почему он не может отправиться в любое другое место, из предложенных Рузвельтом и Черчиллем, дальше Тегерана. Все его коллеги считают, писал он, что ему следует лично руководить военными операциями. Кроме того, по мнению Сталина, условия в Тегеране, безопасность, секретность и тому подобное, гораздо лучше, чем в любом другом месте. Рузвельт был разочарован. Как он объяснил в ответном послании Сталину, поездка в Тегеран вызовет серьезные проблемы у него и его коллег. Из-за окружающих Тегеран гор существует риск задержки самолетов, доставляющих документы, требующие подписи президента. «Я должен с сожалением сказать, что не могу отправиться в Тегеран. Члены моего кабинета и руководители законодательных органов полностью со мной согласны». Вместо Тегерана он предложил отправиться в Басру, заметив, что если бы они встретились там, то ему бы пришлось отправиться на территорию, находящуюся на расстоянии шести тысяч миль от Соединенных Штатов, а Сталин оказался бы всего в шестистах милях от России. Рузвельт добавил, что, если бы не возложенные на него обязанности, он был бы рад проехать в десять раз большее расстояние ради встречи со Сталиным для непосредственного решения вопросов, затрагивающих общие интересы.
Президент поручил Хэллу вручить это послание. Хэлл, пользуясь дружеским расположением советских руководителей, вручил послание Сталину, сопроводив личной просьбой. Сталин ответил, что вопрос слишком сложный, его следует обдумать и нужно посоветоваться с товарищами. Молотов четко заявил, что советское руководство, гражданское и военное, считает, что ввиду важности проводимых военных операций Сталин не должен отлучаться из страны или, в крайнем случае, должен находиться в таком месте, где можно будет гарантированно поддерживать прямую связь.
Заявление Сталина о том, что, возможно, лучше будет перенести встречу с Рузвельтом на весну 1944 года, поскольку к тому времени вполне подходящим местом может оказаться Фэрбанкс, расстроило Хэлла и Гарримана. Государственному секретарю не хотелось подводить президента и затягивать с планами создания коллективной безопасности. Он сообщил Сталину, что является противником отсрочки, поскольку и он, и президент считают, что встретиться необходимо в самом ближайшем будущем. Хэлл опасался, что если до окончания войны три правительства не разработают послевоенную программу действий, то это может стать причиной распада их союза. Пока что мнение американцев складывалось в пользу международного сотрудничества, но все могло измениться, если бы случились неожиданности в ходе военных действий или в отношениях между странами. В свою очередь, Сталин пытался убедить Хэлла, что его отказ уступить желанию президента не означает, что он сам не хочет этой встречи или думает только о собственных интересах. Пытаясь объяснить свой отказ, Сталин сказал, что, по его мнению, немцы исчерпали большую часть имеющихся ресурсов, и скоро появится возможность, которая может не выпасть более в течение пятидесяти лет, нанести им решающий удар, и ему бы не хотелось пропустить этот момент, находясь вне пределов досягаемости.
Пытался ли Сталин отыскать причины, по которым встреча должна была состояться в более благоприятных условиях или в наиболее удобное для него время? Или, по мнению Гарримана, он действительно хотел как можно скорее встретиться с президентом, но его удерживали сложная ситуация на фронтах и настойчивые требования со стороны окружения? Как знать… Было очевидно, что советская командная система, находящаяся под непосредственным руководством Сталина, построена таким образом, что потеря прямого руководства может вызвать трудности и ухудшение ситуации на советских фронтах. Нельзя сказать, что положение на Восточном фронте в течение ноября было таким уж устойчивым. Но вероятно, существовали другие причины, заставляющие Сталина оттягивать встречу. К следующей весне было бы уже ясно, собираются ли союзнические армии пересекать Канал, и, кроме того, если бы все пошло удачно, Красная армия обеспечила бы Советскому Союзу возможность повлиять на будущее соседей, что являлось одним из наиболее определенных намерений Сталина.
Тем временем Черчилль ощущал растущее беспокойство. Независимо от переговоров о встрече со Сталиным премьер-министр осознавал необходимость в срочной встрече с Рузвельтом и его военными советниками; до встречи с русскими следовало обсудить военные планы и совместные действия, в особенности операцию «Оверлорд» и ее влияние на маневры в Средиземноморье. В посланиях президенту Черчилль доказывал необходимость такой предварительной встречи. Черчилль был обеспокоен некоторыми положениями совместных планов и хотел обсудить кое-какие детали. Короче говоря, он объяснил Рузвельту, что существует много неясностей и непонятно, как следует действовать.
Первая реакция Рузвельта на предложение (послание от 22-го числа) о совместном рассмотрении операции «Оверлорд» оказалась туманной, и у Черчилля создалось впечатление, что в американских кругах наметилось желание завоевать доверие русских за счет координации англо-американских военных усилий. Тогда становилось ясным, почему американцы не стремятся провести предварительную встречу с британцами. Они могли предположить, что Черчилль будет настаивать на развертывании действий в Италии, на Адриатике и в Эгейском море, что будет означать задержку «Оверлорда». Американцы могли быть уверены, что в этом вопросе русские примут их сторону.
Однако сообщение, полученное Черчиллем через несколько дней, 25-го числа, в то время когда Хэлл пытался договориться со Сталиным о встрече в Басре и потерпел неудачу, выглядело совершенно иначе. Рузвельт охотно согласился с идеей встречи с британцами или, во всяком случае, был готов отправить на встречу своего представителя. Он писал: «К сожалению, у меня грипп. Доктор Макинтир говорит, что мне необходимо совершить морское путешествие. От Дяди Джо никаких известий. Если он останется непреклонным, то что вы думаете о нашей встрече в Северной Африке или у пирамид, и чтобы ближе к концу наших переговоров к нам бы на два-три дня присоединился генералиссимус (Чан Кайши)? К тому же мы могли бы попросить, чтобы Дядя Джо прислал к нам на встречу Молотова. Мы предлагаем назначить встречу на 20 ноября».
Двумя днями позже, 27 ноября, выяснив, что Сталин не собирается отправляться дальше Тегерана, Рузвельт поинтересовался у Черчилля, что он думает о том, чтобы предложить Сталину направить кого- нибудь из России на заседания американо-британского штаба, кто бы мог слушать, принимать к сведению и вносить свои предложения. Черчилля это встревожило. Он заявил президенту, что, по его мнению, это приведет к серьезной задержке в выработке решений. Черчилль высказался еще откровеннее прежнего, заявив, что американцы и британцы имеют законное и жизненно необходимое право встретиться для обсуждения совместных действий. Это было, конечно, так, но президент и Комитет начальников штабов не были уверены, что хотят воспользоваться этим правом.
