Агент силовой разведки

– Ну что, пойдем?

– Да, – откликнулась Склодовская, перекидывая ремешок сумочки через плечо.

Они поднялись на холм, представляющий собой раскопки. Пунический квартал Карфагена наглядно показывал, как выглядел город после разрушения его римскими солдатами. Унылое, жалкое зрелище. Да и вид с холма на низкорослый Тунис тоже не произвел впечатления. Лугано пришел к выводу, что без специального настроя впечатлений тут не почерпнешь.

Они прошли вдоль бордюра, образованного найденными на раскопках капителями, держа направление к высокой, не меньше пятнадцати метров, колонне. И там, где под пальмами высилась груда каменных ядер, а рядом не было ни одного туриста, Габриэла отстала.

– Виктор?

– Да?

Он обернулся. На него смотрел пистолет с глушителем. Его и убийцу разделяли шесть или семь шагов.

– Это ведь не мой пистолет? – прищурился он, вглядываясь в оружие. – «Глок», если меня не подводит зрение.

– Он самый. – Габриэла чуть наклонила голову к приподнятому плечу, показывая этим жестом, что она жалеет о происходящем.

Она – тот человек, которого из нее сделал Виктор Лугано. «Крест несли на груди, а револьвер в кармане...» У нее до сих пор спина леденела от этих предсмертных строчек, и она не могла от них избавиться. «В пакте вы были с Богом, в союзе с бандитом». И каждый раз она, переживая этот момент, ожидала трескотни детонаторов, а вслед за ней – неуловимый и бесшумный, как бросок змеи, смертельный выпад Лугано. Его атака была совершенной, и она все эти годы стремилась к этому эталону. Она верила в стечение обстоятельств, а в случае операции «Шоу» – это уникальное оружие, редкий случай, исключительная техника стрельбы и безумная отвага отдельно взятого человека. Так легли карты. Но любой другой, тот же Вадим Мартьянов, который буквально отлеживался на задворках спецоперации, не справился бы с заданием. Хотя бы потому, что не был так молод и безрассуден, как «агент 002». И она заразилась этим бесстрашным примером, потому что тоже была молода. Позже она прочитала о знаменитой парочке – Бонни и Клайде, грабившей и убивавшей во времена Великой депрессии, и поняла: она и Виктор Лугано могли бы по меньшей мере повторить преступную деятельность этих американских любовников. Но еще позже пришла к мнению, что она лично до грабежа не опустилась бы. И всё – мысли о Бонни и Клайде ее впоследствии не посещали. Но она и Виктор могли бы быть счастливы, если бы были вместе и по одну сторону границы.

Она повторилась и мысленно, и вслух:

– Это ты меня сделал такой.

– Бросаешь мне упрек?

– Мне даже не жалко тебя. Ты пробудил во мне не чувства, а воспоминания. Жаль, что не наоборот. Прощай, Виктор.

Она передернула затвор пистолета, чтобы дослать патрон в патронник. Но он вместо этого вылетел через экстрактор.

Что за черт?

Габриэла снова передернула затвор, ничего не понимая, и он зафиксировался в крайнем заднем положении.

– Такое происходит, когда патрон уже был в стволе, – объяснил Лугано, – а магазин пуст.

Но этого не могло быть. Габриэла сама подготовила «Глок» к работе.

Виктор вынул из кармана патроны и пересыпал их из одной руки в другую.

– Как давно ты работаешь на Мартьянова? Дай сюда пистолет. – Он забрал у Габи «Глок», нажал на защелку и, высвободив магазин, набил его снова. – Только не ври мне, Габи. Еще около российского посольства в Варшаве я заметил, что к твоему офисному костюму не подходил гарнитур. Я могу описать его в деталях, потому что он уникален в своем роде. Это серьги и кулон с изумрудами чистой воды. Он из «Восточного фонда», и подарить его тебе мог только один человек. Мне пришлось быть осторожным с тобой и отказаться от ужина при свечах. И выдернул я тебя, чтобы не выпускать из виду. Вы с Вадимом еще та парочка, если сумели спеться. Но теперь я контролирую одного из вас.

Лугано посмотрел Габриэле через плечо. К ним подходила группа туристов.

– Пойдем. Возьми меня под руку.

Склодовская повиновалась.

– Ты уже была здесь, когда я позвонил тебе на сотовый?

– Да. Я стояла у окна и разговаривала с тобой. Кричали чайки, шумел прибой, ты не ошибся. Вадим дал мне пистолет и сказал: «Сделай то, чего не смогли сделать трое сильных мужчин». Ты хочешь убить его?

– Не знаю, – Лугано покачал головой. – Для начала мне нужно посмотреть ему в глаза. И мне не хватает одной детали, чтобы закрыть это дело. Нам нужно поторопиться.

И он увлек ее за собой к парковке. По пути спросил, не знает ли она, куда пропал Анри. Габриэла назвала даже приблизительную глубину, на которой лежало его тело.

Первое, что сразу обращало на себя внимание в музейном зале «Ориента», – это его окна. Сегодня они слезились электронным дождем, проецировавшимся на стекла снаружи. Этот стекающий вниз японский алфавит катакана оттенял и время, и пространство, в которое с головой окунулись старринги, эти приглашенные звезды. Окна служили полупроводником из одного мира в другой, и внутри было собрано лучшее из обоих миров. Здесь время отмерялось по монашеским часам-будильникам XV века и роскошным наручным, а современная живопись удачно чередовалась с работами старинных мастеров.

Этот «а-ля фуршет» был организован и посвящен прекрасной половине Туниса. 13 августа в этой небольшой африканской стране с 1956 года празднуется Женский день, являющийся общенациональным выходным. Сегодня здесь не было первых лиц государства, зато в избытке – вторых. Мартьянов, галантно предложив руку племяннице президента страны, рассказывал ей об «асимметричной моде из Франции».

– Говоря языком искусствоведов, стиль рококо освободил композицию от классических условностей. Посмотрите на это украшение, – он подвел молодую женщину к манекену, демонстрирующему подвески в виде листьев. – Они естественные, не правда ли? А значит, в ту пору модные. Сейчас они еще и баснословно дорогие. С другой стороны, автор подвесок просто-напросто подражал природе в изделиях из золота и алмазов.

– Сколько вы хотите за эти подвески?

– Я обещал их другому человеку, вашему дяде.

– Ну, Мишель... – Женщина сжала руку Мартьянова выше локтя. – Что я должна сделать ради этих подвесок?

«Обопрись покрепче руками о стол», – всплыла в его голове рекомендация Анри.

Марам проследила за его взглядом, ставшим, как ей показалось, и насмешливым, и напряженным одновременно. И длилось это секунду-другую. Он смотрел на красивую гармоничную пару, которая только что вошла в галерею. Гармония заключалась в возрасте мужчины и женщины: им было за сорок, и они были ровесниками. Они выгодно отличались от других пар в этом зале. Вот известный коллекционер живописи из соседнего Алжира. Ему под пятьдесят, его спутнице едва исполнилось восемнадцать. Торговец недвижимостью из Великобритании: шестьдесят на двадцать. А вот небезызвестная мадам Бизерте, прозванная так в честь приморского города, в котором имела честь проживать со своим новым молодым любовником; пропорции схожие, только наоборот: двадцать пять на шестьдесят. А вот для полноты счастья семья из Йемена: муж и две его жены; пятьдесят на тридцать и на двадцать.

Марам позавидовала (правда, зависть ее была мимолетной) Габриэле, сравнив ее с выдержанным в меру коньяком. Ей до этого возраста зреть лет десять-пятнадцать.

На этом рассуждения Марам закончились. Хозяин выставки шепнул ей на ухо: «Извини, дорогая» – и пошел навстречу гостям. Такие слова были бы уместны, если бы она и Мишель были любовниками или по меньшей мере на «ты» много лет. Но Марам быстро остыла, пожирая глазами вожделенные подвески.

– Виктор! Сколько лет, сколько зим!