— Прости меня! Ну прости! Я был неправ, я приношу свои извинения!
— А без того, чтобы не ломать комедию, ты не умеешь? Нормальным человеческим языком?
— Сашенька, милая, я же люблю тебя, — жалобно сказал он.
— Лучше.
— Ну вот, опять! Люблю. Тысячу раз сказать? Хочешь, буду вот так стоять и бубнить: люблю, люблю, люблю… Пока не охрипну? Тебе легче будет?
— Легче, — упрямо сказала жена.
— Тогда я начинаю. Люблю, люблю, люблю, люблю… — Он перевел дыхание.
— Что ж ты остановился?
— Хочешь, чтобы я умер от недостатка кислорода? Умереть, объясняясь в любви любимой женщине! Как это прекрасно!
— Тогда продолжай.
— Люблю, люблю, люблю…
— Что ж ты опять замолчал?
— Жду: может быть, ты меня пожалеешь? Разве недостаточно знать, что я могу сделать то, что пообещал? Если мужчина обещает всю жизнь носить женщину на руках, не заставит же она его надорваться? Если любит, конечно.
— Ладно, Лешка, ты всегда вывернешься, -вздохнула Саша и протянула руку, чтобы потрепать его волосы. Он поймал эту руку, пахнущую ландышами, прижал к губам и, целуя, сказал:
— Сашка, я больше не буду.
— Будешь. Через день опять все начнется сначала: ты будешь злиться, говорить гадости, а я прощать, — и она высвободила руку.
— Ты добрая, а я злой.
— Ты злой, пока я остаюсь такой доброй и пока тебе все это позволяю.
— Не позволяй.
— Бить тебя, что ли?
— А я сильнее.
— Что? Да мы с тобой почти одного роста!
— Почти не считается. К тому же, у меня мускулы.
— Ну-ка, где там твои мускулы?
Она поднялась с кресла и попыталась оттолкнуть его с дороги:
— Пусти, я пойду в ванную, умоюсь.
— Ты плакала, да?
— Пусти.
— Не дергайся, женщина. — Он крепко ее прижал и на ухо шепнул: — Можно тебя поцеловать?
— Ты же меня держишь. Целуй.
— А насильно неинтересно. Я хочу знать, что ты меня простила.
— Простила. — И она попробовала вывернуться. Он не пускал. Завязалась борьба, во время которой они почти уже добрались до кровати. Через которую и лежит единственный путь к полному примирению супругов.
В это время в дверь постучали.
— Не откроем? — шепнула Саша.
— А если это важно? У нас еще вся ночь впереди, — сказал он и пошел к двери. Открыть.
На пороге стояла засмущавшаяся вдруг Анечка Барышева:
— Помешала?
— Почти. Заходи, помириться мы уже все равно успели.
— Ой, а я подумала, может вы голодные? Там ребята на стол накрывают.
— Я заметил, — сказал Алексей. — Но не заметил, что мне там будут рады. За столом.
— Ой, что вы! Ну, конечно, приходите!
— Что-то аппетит пропал, — сказал он. И по взгляду жены понял, что Саша его мнения не разделяет. «Надо выйти», — красноречиво сказал ее взгляд.
— Чайку попьете.
—Хорошо. Чай это хорошо. Мы сейчас придем.
Анечка извинилась еще раз и исчезла. Саша пошла в ванную комнату умываться. Через пять минут он осторожно постучал в дверь:
— Сашка, кончай марафет наводить! Мы не на бал!
— Хочешь, чтобы все знали, что я ревела?
Она вышла, наконец, из ванной. Причесанная и даже подкрашенная. «Красивая у меня жена», — в который раз подумал он. Ну, в самом деле, зачем ссориться из-за какого-то Иванова?
Под ручку, словно примерные супруги, они вышли в холл. И оказались последними: все уже были в сборе. Свободное место за накрытым столом оставалось только рядом с Ириной Сергеевной Серебряковой. Впрочем, Анечка Барышева тут же потеснилась и махнула Саше рукой. Жена протиснулась к Барышевым, Алексей же, внутренне грустя, пошел на заклание. Как глупая овца.
— Не прогоните? — вежливо спросил он.
Серебрякова молча кивнула: садитесь. Поскольку начальство мужского пола вынужденно отсутствовало, всем заправлял юноша по имени Коля. То есть, открывал бутылки и предлагал выпить. Народ жался.
— Можно, я за вами поухаживаю, Ирина Сергеевна? — спросил Алексей Серебрякову. — Вы выпить не хотите ли? За помин души раба божьего Валерия? За Пашу уже пили. Вчера.
— Хочу, — неожиданно ответила та.
— Что налить? Вина?
— Водки. Только разбавьте ее соком.
Леонидов слегка оторопел. Вот это по-деревенски!
— Не знал, что вы употребляете спиртные напитки такой крепости!
— Не употребляю. Но сегодня случай особый.
Он наполнил ее и свой стаканы, разбавив водку апельсиновым соком. Ирина Сергеевна молча взяла свой стакан. Увидев, что Серебрякова собирается выпить, почти все потянулись к бутылкам: налить. Потом за столом возникла пауза. Все смотрели на Серебрякову, но она молчала. Алексей не выдержал и решительно поднялся.
— Пить без вводного слова нехорошо. Неправильно. Тоста сегодня не получится. По причине всем известной. Я как самый виноватый, скажу. Чокаться не положено, так что поднимем стаканы молча. Для надгробного слова время еще не пришло, да и прав у меня таких нет. Я не был близким другом покойного и почти его не знал. Но тем не менее считаю: он этого не заслужил. Сейчас мы выпьем за то, чтобы не чувствовать себя виноватыми. Возражения есть?
Поскольку все молчали, он выпил первым, один, и сел на свое место. Серебрякова последовала его примеру. Народ переглянулся, но возражений либо опровержений не последовало. Выпили и потянулись к закускам. Леонидов громко сказал:
— Говорить больше не будем. Наливайте, пейте, хватит друг другу в глаза заглядывать, — и решительно потянулся к бутылке с водкой.
— Ирина Сергеевна?
— Да, налейте еще.
Он заподозрил Серебрякову в тайном пороке пьянства. Или у нее стресс?
— Вы бутерброд съешьте, Ирина Сергеевна, -посоветовал он. — А то нехорошо получится.
— Нехорошо мне с утра было. А сейчас уже на все наплевать, — и Серебрякова откинулась на спинку дивана.
— Вы же не засвидетельствовали самоубийство управляющего. Насколько я знаю. Вас в это время в холле не было.
— Зато я его достоверность оплатила.
— Простите? Достоверность чего?
