Благие намерения

недоразумение.

Нурденсон. По этому вопросу я могу вас успокоить, пастор. Тут нет ни малейшего недоразумения. Независимо от времени или места, Хелена и Сюзанна обязаны беспрекословно слушаться своего отца.

Хенрик. Должно быть какое-то решение.

Нурденсон (спокойно). Безусловно, пастор Бергман. Решение заключается в том, что мои дочери идут со мной. Немедленно!

Хенрик. А если они ослушаются?

Нурденсон. Не ослушаются.

Хенрик. Что произойдет, если я попрошу вас покинуть помещение церкви?

Нурденсон (тихо). Тогда я применю силу.

Хенрик. Против кого?

Нурденсон. Против кого угодно.

Хенрик. Это невозможно.

Нурденсон (примирительно). Прекратите этот спектакль, пастор Бергман. Учтиво прошу вас велеть моим дочерям пойти со мной.

Хенрик. Вы пьяны.

Нурденсон. Вы тоже пьяны, пастор Бергман. Но гораздо опаснее. Вы опьянены своей властью над моими дочерьми. Вы сознательно унижаете меня на глазах у моих детей. Тем самым вы лишаете Сюзанну и Хелену возможности принять участие в конфирмации и причастии.

Хенрик (после короткой паузы). Сюзанна и Хелена, подойдите к отцу.

Девочки бросают то, чем они занимались. Не оглядываясь, подходят к отцу и замирают, отвернувшись, руки безвольно повисли.

Нурденсон. Ваш приказ опоздал ровно на полминуты, пастор Бергман. Пятнадцать секунд назад я решил предотвратить их участие в ваших кровавых ритуалах. Когда-нибудь они будут мне благодарны.

Хенрик. Вы не можете этого сделать.

Нурденсон. Чего я не могу сделать? Не могу воспрепятствовать эмоциональному насилию, отвратительному обезьянничанию, вонючей оргии слез и крови, которым будут подвергнуты мои дети? Чего я не могу сделать, пастор Бергман?

Хенрик, нарушая хореографический рисунок, преодолевает небольшое расстояние, отделяющее его от Нурденсона. Он очень бледен, под глазами выступили синие тени, губы дрожат.

Хенрик. Вы подлец. Мстительный, ревнивый и отвратительный.

Нурденсон (недвижимый). Весьма любопытно — священник позорит отца на глазах у его детей и в присутствии свидетелей. Слышать от духовного лица такие слова в Божьем доме — ну просто восхитительно. Бог есть Любовь, и Любовь есть Бог, разве не так, пастор? Дом Бога и Любви. Так сказать, Любовный дом.

Хенрик. Я способен вас убить. (Почти неслышно.)

Нурденсон. Что? У вас голос пропал. По-моему, я различил слово «убить». Возможно ли? Сбейте меня с ног. Это совсем просто. Я не собираюсь защищаться. Вы молоды и сильны! Ударьте меня. Я стар, измотан и, как сказано, — пьян.

Анна. Хенрик! Прекрати!

Голос доносится издалека, вряд ли достигая его ушей. Неподвижность, отягощенная ненавистью, раскалывается. Нурденсон поворачивается и уходит. Дочери следуют за ним.

Зима наступила рано. Уже в начале октября над Форсбудой разразилась первая снежная буря, выведя из строя электричество, телефонную сеть, дорожное и железнодорожное сообщение. После бури ударили арктические холода. У лесопильни и в лесах вокруг завода термометр показывал минус тридцать. Стуршён и река покрылись льдом. Только водопад и стремнина внизу у пасторской усадьбы не позволили себя сковать, поток между кромками льда казался угольно-черным, вдалеке грохотал водопад.

К необычным и странным морозам добавились испытания кризисного времени, быть может, не столь ощутимые в сельской местности, как в городах. Были введены карточки на хлеб и кофе (уже год люди пили кофе из одуванчиков). Исчез карбид, стеариновые свечи и керосин стали дефицитным товаром. Но в лесу были дрова, и потому в чугунных и кафельных печах можно было поддерживать огонь. Форсбуда более или менее справлялась. Завод и лесопильня работали на полную мощность, люди не голодали, в домах и бараках тепло, и на карточки особого внимания не обращали. Но в арктической ночи было темно и тихо.

Наконец-то мать Хенрика выбралась к ним погостить. Она выглядит оживленной и вроде здоровой. Сильные морозы плохо действуют на ее астму, но кафельная печь в комнате для гостей топится днем и ночью. Фру Альма предпочитает сидеть в качалке с книгой или рукоделием, а Даг мирно играет на расстеленном одеяле или замирает у бабушкиных колен, чтобы послушать сказку. Фру Альма любит рассказывать сказки.

Солнечным днем незадолго до отъезда у фру Альмы заныл бок, ее обычные таблетки не помогают. Она встает с качалки, чтобы позвать на помощь, но валится на пол. Чтобы не напугать ребенка, она с легким смешком говорит, что толстуха бабушка такая неуклюжая, пусть Даг приведет маму или папу.

Даг тем не менее, не двигаясь с места, серьезно разглядывает упавшую бабушку: «Ты сейчас умрешь?» Потом садится на пол совсем рядом и кладет ладошку на лоб больной. Она закрывает глаза, думая, вероятно, что, может, сейчас все пройдет. Но боль в боку возобновляется с новой силой, она начинает задыхаться. Открыв глаза, она строгим голосом велит Дагу обязательно привести папу или маму или кого-нибудь другого, кто бы помог бабушке лечь в кровать.

Даг неохотно встает и отыскивает маму на кухне. Усадив Яка в чан, она моет его мыльной стружкой. Мейан варит щи, Петрус сидит за столом с книжкой про индейцев, а Миа на финских санках укатила за почтой.

Альму поднимают с пола, губы у нее посинели, боли усилились, отдают под лопатку, она опять начала задыхаться. Общими усилиями грузную женщину раздевают и укладывают в постель. Петрус и Даг, стоя в сторонке, наблюдают за удивительным спектаклем с серьезным видом, но без особого страха. Як, выскочив из чана, отряхивается, забрызгав весь пол на кухне, после чего прячется под кровать Мейан.

Хенрик пытается дозвониться до доктора, но на телефонной станции отвечают, что линия в Вальбу оборвалась под тяжестью снега, ожидается, что ее починят в конце следующей недели. Поскольку Хенрик хороший лыжник, принимается решение немедленно отправить его в путь. Он рассчитывает вернуться вместе с доктором меньше чем через два часа. Мейан поручается заняться мальчиками (и Яком, которого надо ополоснуть и вытереть). На дне банки осталось немного какао. Мейан готовит шоколад с молоком и, отрезав два толстых куска хлеба, намазывает их жиром. В пасторской усадьбе вновь воцаряется тишина. Белизна безветренна, опушка леса освещена солнцем. В комнате для гостей (собственно, детской, но Даг, пока бабушка гостит у них, спит в спальне родителей, где ему очень нравится) все еще светло.

Анна сидит у постели и держит руку старухи. Боль отпустила, больная задремывает. Безмолвие на небе и на земле. Светит солнце. Часы в столовой бьют два. Мейан и мальчики смеются. Як лает. И вновь тишина.

Альма. Анна.

Анна. Да?