иди... — Он чуть ерзает, напрягается, прижимая к плечу упор; ну, начали! Он плавно ведет спуск, выбирая слабину, сейчас родной ШКАС ударит в плечо отдачей — и тогда мы посмотрим, кто сколько... Что такое?!
Машину мягко встряхивает, свет гаснет; мелькнув, пропадают, как в дыму, истребители, пропадает солнце, и в наушниках чей-то торжествующий вскрик, и все покрывает хохот — капитан, запрокинув голову на бронеспинку, хохочет, размазывая по лицу пот; штурман медленно опускает голову и сидит, закрыв глаза и прижавшись щекой к плечевому упору пулеметов; а стрелок, задрав брови, изумленно глядит вверх, слушает оглушительный хохот в шлемофоне, кривится, фыркает, хихикает — сначала неуверенно, как икая, а потом смелей, уверенней — и тоже хохочет, откинувшись на подвесушку, а на щеках его и лбу багровые пятна будто медленно остывают.
Штурман поднимает голову, отталкивает пулеметы, щелкает предохранителем и настороженно вытаскивает из-под ноги смятый, сломанный планшет, ведет пальцем по целлулоиду, желтому и переломанному зигзагом. В наушниках раздается:
— Эй, штурман! Витек!
Штурман молчит, глядя на планшет.
— Эй, ты живой там? Или помер со страху?
— Планшет поломал, — сипло кашлянув, негромко отвечает штурман. — Жалко...
— Ты когда родился? Когда именины гуляешь? Штурман!
— Я в апреле! — счастливо кричит стрелок.
«Пешка» идет в наборе высоты, стремясь к верхней кромке тумана — спасшего их тумана.
— Врешь, сукин сын, сегодня!
— Се-го-дня! — вопит стрелок.
Штурман, сопя, извлекает порванную карту из-под целлулоида и с трудом, сглатывая слова, сипит:
— Еще домой дойти надо...
— Ты чего, ангину прихватил? — кричит капитан. — Дойдем! Мы теперь куда хошь дойдем! Ну, расчухался, навигатор? А сколько мы там всего... Резвились?
Штурман медленно, не веря себе, шевелит сухими губами:
— Ребята, а ведь... Шесть минут. Всего. Шесть...
— Ну да?! — изумляется капитан. — Я думал, минут пятнадцать.
— А я так думал — поседею! — радостно сообщает стрелок. — Полжизни прожил, ей-ей!
— Ты давай штурвал держи, — оживает штурман. — Разорались...
Он потер лицо, глубоко, прерывисто вздохнул и включил РПК-10[9]; стрелка-лопаточка РПК, крутнувшись в будто тесном ей секторе, легла в правую его половинку; штурман поглядел в карту, покосился на шкалу РПК и негромко приказал:
— Ворочай вправо почти двадцать градусов. Еще... Стоп, хорошо.
Стрелка, следуя движению самолета, послушно передвинулась на отметку «0», показывая направление на родной аэродром.
Штурман включился в связь и тихо, словно боясь еще чего-то, позвал:
— Стрелок, дай мне «Ладогу». Стрелок!
— Момент... — В наушниках щелкнуло. — Есть «Ладога».
— «Ладога», — все так же негромко вызвал штурман, — «Ладога», я «Урал Десятый». Связь?
— «Урал-десять», я «Ладога», слушаю тебя, — отозвался с готовностью чистый женский голос.
— «Ладога», я прошу «Прибой». Дайте мне мой «Прибой». — И штурман потер отчего-то занемевшие щеки перчаткой.
— «Урал-десять», ваш «Прибой» — девяносто шесть, повторяю, девяносто шесть градусов. Как понял?
— Понял, девяносто шесть. Спасибо.
Командир нажал кнопку связи:
— «Ладога», я «Десятый Урал». Спасибо, родная. Выручила.
— Идите, мальчики, идите домой, — слышно дрогнув, сказал тот же голос. И дрогнули руки у командира, штурмана, стрелка. — Возвращайтесь, всегда возвращайтесь...
— Э-э-эк!.. — странно крякнул штурман и сердито сказал: — Командир! Поставь наконец постоянную скорость и смотри за ней — ведь невозможно работать!
Капитан, протянув руку через плечо, не глядя, сунул сидящему справа за его спиной штурману латунную самодельную зажигалку из пулеметного патрона:
— Курни, успокойся, я разрешаю, а то ты нас приведешь... Только пару затяжек!
А туман вроде светлел — они вышли к его верхней кромке...
...— Товарищ генерал!
Он очнулся.
— Кучеров... Пятьдесят третий на связи, товарищ генерал. Приемку топлива закончил. Следует в точку рандеву с караваном.
Он отшвырнул давно погасшую, ставшую волглой сигарету и шагнул в дверь КДП.
— ...на двенадцать тысяч, — быстро говорил Тагиев в микрофон. — Отработаете задачу, но ниже двух тысяч не ходить, повторяю, нижний предел — две тысячи! Сопровождение до точки с координатами... Затем выход на эшелон двенадцать, разворот на курс двадцать семь — и домой. Домой! Как понял?
— Нет! — жестко сказал генерал и подошел к планшету. — Поскольку они там, пройти поисково по... — Он повернулся к планшету, секунду раздумывал и ткнул пальцами, всей сжатой ладонью, в светящуюся сетку: — Здесь, здесь и здесь. Задача ясна?
Тагиев крутнулся с креслом, длинно посмотрел на генерала, перевел взгляд на Царева и ясно, отчетливо возразил:
— Они устали.
И это прозвучало как категорическое «нет».
— Да, — сказал генерал. — Они устали. Но это — две части одной работы.
— Они устали! — упрямо, громче повторил Тагиев.
— Другой экипаж?
Царев молчал. Потом негромко, словно советуя, сказал:
— Тагиев, они уже там. Они и пройдут. Это — смысл.
Тагиев сжал губы, смерил Царева взглядом, развернулся к пульту и пригнул к себе «шею» микрофона:
— Девять пятьдесят третий! Вызывает «Барьер». Связь?
— На связи, — донеслось издалека сквозь треск и посвистывание помех.
— Перенацеливание. Повторяю: перенацеливание. Разворот на двести тридцать четыре. Занять эшелон пять. Пройти поиском квадраты... Выполняйте! Окончание квадратов докладывать немедленно. У меня все.
Он оттолкнул микрофон и, ни на кого не глядя, стал быстро заполнять журнал, время от времени демонстративно шумно прихлебывая давно остывший чай...
...Истекал девятый час полета. Корабль, переваливаясь на разворотах, широким плоским зигзагом поиска шел над ночным океаном, спящим под тяжелым мокрым одеялом тумана, предрассветно сгустившегося над волнами.
«Ну, это, в общем-то, правильно, — думал Кучеров, глядя, как заколдованно-вкрадчиво покачивался перед ним штурвал, сами по себе синхронно двигались педали — машину вел Николай. — Конечно, правильно: не гнать же сюда еще один экипаж, который к тому же и не успеет».
Кучеров посмотрел за борт, но увидел на стекле лишь едва заметное свое отражение, расплывчатое и разноцветное в тусклых отсветах приборов. Даже жутковато: будто твой двойник, уже покойник, повис там, прилипнув тухлым, синим носом к стеклу снаружи, и таращится тебе в глаза кошмарной сине-желтой мордой.
Мрак...
