волнения страстей, храбрость, мужество, фантазия и воодушевление — все это лишь характерные особенности войны как средства.
Война в человеческом обществе, — война целых наций, и притом цивилизованных наций, — всегда вытекает из политического положения и вызывается лишь политическими мотивами. Следовательно, это политический акт. Если бы она была совершенным, ничем не ограниченным, абсолютным проявлением насилия, какой мы определили ее исходя из абстрактных понятий, тогда с самого начала она встала бы на место вызвавшей ее политики как нечто совершенно независимое от нее. Война вытеснила бы политику и, следуя только собственным законам, не подчинилась бы никакому управлению и никакому руководству, подобно взорвавшейся мине, а зависела бы только от организации, приданной ей при подготовке. Так считалось до сих пор всякий раз, когда недостаток гармонии между политикой и ведением войны приводил к попыткам теоретического осмысления. Но это не так, и такое представление ложно в своей основе. Действительная война, как мы уже показали, не крайность, разрешающая напряжение одним ударом; это действие сил, развивающихся не одинаково и равномерно. Иногда прилив этих сил оказывается достаточным, чтобы преодолеть сопротивление инерции и препятствий, иногда они слишком слабы, чтобы проявить какое-то действие. Война до известной степени представляет собой пульсацию насилия, то бурную, то более спокойную и, следовательно, более или менее быстро разрешающую напряжение и истощающую силы. Иначе говоря, война более или менее быстро подходит к финишу, но течение ее бывает достаточно продолжительным для того, чтобы сохранить ее подчинение руководящей разумной воле. Итак, если признать, что корни войны уходят в политическую цель, то естественно, что мотивы, вызвавшие ее, остаются первым и высшим соображением, с которым должно считаться руководство войной. И все же политическая цель не является деспотичным законодателем; ей приходится считаться с природой средства, которым она пользуется, и самой часто изменяться в соответствии с этим, но тем не менее политическая цель всегда остается тем, что прежде всего следует принимать во внимание. Следовательно, политика переплетена со всеми военными действиями и оказывает на них постоянное влияние, насколько позволяет природа сил, вызванных к жизни войной.
Следовательно, мы видим, что война есть не просто политический акт, но также реальный политический инструмент, продолжение политических отношений другими средствами. Вся остальная специфика войны относится лишь к специфической природе средств, которые она использует. Военное искусство вообще и полководец в каждом отдельном случае вправе требовать, чтобы направление и намерения политики не вступали в противоречие с военными средствами, и это требование отнюдь не пустяк. Но какое бы мощное действие оно ни оказывало на намерения политики, все же это воздействие всегда следует считать лишь видоизменением их; ведь политические намерения есть цель, а война — ее средство, а средство никогда нельзя представить без цели.
Чем больше и сильнее мотивы войны, тем более она влияет на все существование народа. Чем сильнее натянутость отношений, предшествующих войне, тем ближе война приближается к своей абстрактной форме, тем больше она будет направлена на уничтожение противника, тем больше будут совпадать военная и политическая цели, тем более чисто военной и тем менее политической будет война. Но чем слабее мотивы и напряжение, тем меньше будет естественное направление военного элемента, то есть насилие, совпадать с политической линией; тем больше, следовательно, война будет отклоняться от своего естественного направления. Чем сильнее политическая цель расходится с целью идеальной войны, тем больше кажется, что война становится политической.
Во избежание возникновения у читателя неправильных представлений, мы должны заметить, что под естественной тенденцией войны мы имеем в виду лишь философскую, логическую тенденцию, а не тенденцию сил, фактически задействованных в конфликте, например все эмоции и страсти воюющих. Несомненно, в некоторых случаях они также могут быть возбуждены до такой степени, что с трудом сдерживаются и направляются в политическое русло; но в большинстве случаев такого противоречия не возникает, потому что при существовании такого сильного возбуждения возник бы и соответствующий великий политический план. Если план направлен только на малую цель, тогда и подъем духовных сил масс будет также столь слабым, что эти массы потребуется не сдерживать, а стимулировать.
Возвращаясь к основной теме, заметим: если при одном виде войны политика как будто совершенно исчезает, тогда как при другом занимает очень видное место, мы все же можем утверждать, что один вид войны такой же политический, как и другой. Второй вид войны можно было бы считать более охваченным политикой только в том случае, если под политикой понимать не верную оценку положения вообще, а условное понятие осторожной, тонкой, а порой бесчестной хитрости, отвергающей насилие.
Итак, мы видим, во-первых, что при любых обстоятельствах войну надо рассматривать не как нечто самостоятельное, а как политический инструмент; и, только приняв эту точку зрения, мы можем не оказаться в оппозиции всей военной истории. При таком представлении эта великая книга становится доступной для понимания. Во-вторых, эта точка зрения показывает нам, как должны быть различны по характеру войны в зависимости от мотивов и обстоятельств, из которых они проистекают.
Первый самый крупный и самый решающий акт работы мысли государственного деятеля и полководца состоит в том, чтобы правильно определить войну, в которую он вступает, и не принять ее за то, чем она при данных обстоятельствах быть не может. Следовательно, это первый, наиболее всеобъемлющий из всех стратегических вопросов.
Итак, война — явление изменчивое, потому что в каждом отдельном случае она несколько меняет свою природу, но также в своих общих формах по отношению к преобладающим в ней тенденциям является странным триединством, состоящим из насилия как первоначального ее элемента, ненависти и враждебности, которые можно рассматривать как слепой природный инстинкт; из игры вероятностей и случая, что делает ее свободной душевной деятельностью; из подчиненности ее политике, как орудия последней, благодаря чему она подчиняется рассудку.
Первая из этих трех сторон больше обращена к народу; вторая — больше к полководцу и армии; третья — больше к правительству. Страсти, разгорающиеся во время войны, очевидно, в скрытой форме уже существовали в народах. Степень, которой достигнут проявления мужества и талантов в царстве вероятностей и случайностей, зависит от индивидуальных особенностей полководцев и армии, но политические цели войны принадлежат только правительству.
Эти три тенденции, представляющие как бы три ряда различных законов, глубоко коренятся в природе предмета и в то же время изменчивы по величине. Теория, не принимающая в расчет один из этих факторов или устанавливающая между ними произвольные соотношения, тотчас же войдет в такое противоречие с реальностью, что ее можно будет считать уничтоженной.
Следовательно, задача теории — сохранить равновесие между этими тремя тенденциями, как между тремя точками притяжения.
Способ, которым можно решить эту трудную проблему, мы рассмотрели в главе
Цели и средства в войне
Удостоверившись в предыдущем разделе в сложной и изменчивой природе войны, мы сейчас займемся изучением влияния, которое эта природа оказывает на цель и средства войны.
Если начать с вопроса о цели военных действий, на которую должны быть направлены усилия войны, чтобы быть надежным орудием политики, мы обнаружим, что эта военная цель так же изменчива,
