время.
— Так давно, что я уже точно и не припомню.
— Несколько лет?
— Пять лет, самое малое.
— Хорошо. А какой у вас статус? Вы все еще «тайни джи» или полноправная «хоумгерл»? — Хоби имеет в виду, является ли его подзащитная крошкой, то есть малолеткой с ограниченными правами, по сути, почти бесправной, или же домашней девочкой, то есть пользующейся одинаковыми правами наравне с остальными рядовыми членами банды.
— «Хоумгерл», — отвечает она.
— Однако Хардкор принадлежит к высшему рангу, не так ли?
Лавиния молча кивает. Она явно не желает показаться излишне словоохотливой. Любое неосторожное слово насчет банды и ее деятельности может потом дорого обойтись ей.
— Если он говорит: «Иди продавай наркотики на Грей-стрит или Лоуренс-стрит», вы подчиняетесь, верно?
— По большей части, — отвечает Лавиния.
— Если он говорит, что кого-то нужно избить, вы говорите «нет»?
— Нет, сэр.
— Вам когда-нибудь приходилось участвовать в избиении «хоумгерл» по приказу Хардкора?
Лавиния съеживается и отводит глаза в сторону. Ее голос становится едва слышным.
— Один раз. Это была маленькая девочка, которую звали Трэй Уилл. Она нарушила наши законы.
— Вам когда-нибудь приходилось обслуживать какого-нибудь клиента по приказу Хардкора?
Тема секса ей совершенно не по вкусу. Взгляд намертво упирается в дверь камеры временного содержания, откуда Баг привели сюда, в зал суда. Хоби зашел в своих вопросах слишком далеко.
— Об этом я ничего не знаю, — отвечает Баг наконец. Ее глаза по-прежнему смотрят отсутствующим взглядом в никуда.
— Но вы действовали по наводке Хардкора, не так ли?
— Он — большая шишка, — говорит она.
— И поэтому, когда Любич сказал, что Хардкор стал оказывать содействие следствию, и сообщил вам содержание его показаний, вы повторили в точности то, что, по их словам, сказал Хардкор, верно?
— Ну, вроде того.
За столом обвинения Томми развлекается. Он подбрасывает ручку в воздух, а затем ловит. Старый, избитый прием, предназначенный для отвлечения внимания судьи. Разумеется, мне следовало бы сделать ему замечание, однако после двадцати лет работы в прокуратуре эта привычка стала его второй натурой, и нет сомнения, что все, что здесь происходит сейчас, выводит Томми из себя и он частично теряет над собой контроль.
Все это чистейшей воды выдумка, фантазия, ловко разыгранный спектакль, сценарий которого написал Хоби, а Лавинии отведена роль попугая. И Томми хорошо понимает опасность. Показания, которые Лавиния дала полицейским дознавателям, ничего не значат, если удастся доказать, что она повторяла то, что, по словам полицейских, сказал Хардкор.
— Они говорили вам, что это отличная сделка, что они добьются для вас разрешения отбывать наказание в исправительном заведении для несовершеннолетних, если вы будете говорить то же, что и Хардкор?
— Вроде того.
— Значит, у вас не было выбора, не так ли?
— Нет, сэр. Особенно после того, как меня пропустили через ящик лжи.
Хоби замирает на месте, стоя вполоборота к Лавинии.
— Вы хотите сказать, что они проверяли вас на детекторе лжи?
— Угу.
— Там же, в больнице, двенадцатого сентября?
— Прямо там, где я лежала на кровати.
Хоби смотрит на меня.
— Ваша честь, я требую объяснений со стороны обвинения.
Томми и Руди подаются вперед.
— Мне об этом ничего не известно, — говорит Мольто. Его глаза на пару секунд закрываются, и он жалобно вздыхает.
— Судья, если свидетельница проходила проверку на полиграфе, я имею право знать результаты проверки. Ваша честь, налицо случай явного сокрытия имеющихся документов по делу.
У меня имеются сильные сомнения относительно притязаний Хоби на полную неосведомленность. Он слишком хорошо поработал с Баг, чтобы упустить такой вариант. Подозреваю, что его возмущение сильно наиграно. Однако у него хорошая зацепка.
— Судья Клонски, я имел бы все основания просить объявить показания Лавинии Кэмпбелл недействительными.
— Да, правильно, — говорит Томми. — Я поддержу это ходатайство.
— Что вы хотите? — спрашиваю я Хоби.
— Рапорт об отчетах проверки.
— Никакого рапорта нет, — отвечает Мольто.
— Тогда я хочу допросить того, кто производил эту проверку, — говорит Хоби. — Мы не можем закончить допрос, не зная результатов обследования на полиграфе.
Я встаю, выхожу вперед на пару шагов, чтобы лучше видеть Баг, и спрашиваю, кто проверял ее на полиграфе.
— Любич, — к моему изумлению, говорит она. И не только моему. Редкие брови Мольто также изогнулись дугой.
— Но Фред Любич не может производить таких проверок, — говорит Мольто.
Тут вмешивается Руди, отводя Томми в сторону. Они оживленно перешептываются, в то время как мы с Хоби смотрим друг на друга и молчим, обеспечивая представителям обвинения некоторое подобие уединенности. В конце концов пауза затягивается настолько, что дальнейшее молчание становится неприличным, и я спрашиваю Хоби, женат ли он.
— В настоящее время нет, судья. Три попытки и все неудачные, — отвечает он. — Теперь я в одиночной камере.
Он коротко усмехается, но тут же опять становится мрачно-серьезным. Непонятно каким образом, но этот короткий обмен фразами заставляет меня посмотреть на Хоби по-другому. Сейчас я вижу в нем явное сходство с Сетом и не только в том, что у обоих не сложилась семейная жизнь, но и в облике: те же мрачные, потухшие глаза, та же туманная недоговоренность относительно неудач. Неужели мы, питавшие такие радужные надежды найти свое уникальное место в мире, — самое несчастное поколение взрослых? Хоби говорит мне, что у него две дочери, старшая — студентка третьего курса Йельского университета. Больше он ничего не успевает сказать, потому что возвращаются Сингх и Мольто.
— Утром сюда явится Любич, — сообщает Мольто.
— Значит, объявляем перерыв до завтра?
Обе стороны соглашаются. К месту дачи свидетельских показаний подходят помощники шерифа и уводят, точнее, уносят Лавинию, которая по-прежнему не желает смотреть на Нила, несмотря на его пристальный взгляд и глупую улыбку.
Зима 1970 г.
Сет
Первые месяцы 1970 года были просто ужасными. Наша первая зима в Калифорнии, хотя вряд ли
