вы сказали?
— Ну да, иногда я остаюсь у матери. Иногда у тетушки или у подружек. Их у меня хватает.
— А мать навещала вас после того, как вы попали в больницу, а затем оттуда в тюрьму?
— Не-а, — отвечает Лавиния. — Мы с ней давно уже не разговариваем. Скорее всего она даже не знает, где я. Да, похоже на то. Может, она сама сидит в каталажке, кто ее знает?
Лавиния пожимает плечами, стараясь выглядеть абсолютно безразличной. Впрочем, как она ни старается, эта маска равнодушия вовсе не является совершенно непроницаемой. У меня достаточно опыта, чтобы сказать: это дети знают. Они знают, что являются той мерой, вспоминая о которой даже те, кто находится в отчаянном положении, благодарят Всевышнего за то, что у них есть.
— Вы с ней не ладите?
— Знаете, это тупая упертая сучка, которая за дозу готова на все.
Баг отводит глаза в сторону. Теперь в ней не чувствуется никакой внутренней нежности. Из последних слов — пусть они и сказаны тихим, спокойным голосом — брызжет злоба. Они пропитаны ненавистью. Хоби молчит. Он специально делает небольшую паузу, чтобы я еще раз воочию представила себе жизнь бедняков. Это сопереживание — самое лучшее и благородное, что мне досталось в наследство от Зоры Клонски, то, что делает меня ее дочерью, и я полностью отдаюсь в его власть, размышляя о том, что значит не иметь. Дело не в отсутствии роскоши и тех вещей, без которых мы, как нам всем известно, можем спокойно обойтись. Нет никакой трагедии в том, что мы ездим на покрытых ржавчиной машинах или едим сандвичи с дешевой колбасой, а не копченую индейку и камамбер. И дело не в недостатке самоуважения, в ощущении себя вечно вторым, которое иногда на короткое время охватывает меня, когда я сталкиваюсь с бывшими однокашниками по юридическому факультету. Они избрали для себя беззаботную, сытую жизнь в частных адвокатских фирмах и могут позволить себе как бы между делом небрежно упомянуть о поездке в Тоскану и Арубу, о второсортных курортах где-нибудь в Скандинавии, о различных восхитительных излишествах, которые мы с Никки никогда не увидим. Бедность для матери Лавинии, как, впрочем, и для многих других жителей нашей страны с черным, красным, желтым или белым цветом кожи, означает вечную борьбу за то немногое, что нужно их голодным, несчастным детям.
— Вы уже провели некоторое время в исправительном заведении для несовершеннолетних, не так ли? — спрашивает Хоби. — Пару недель в прошлом году за торговлю наркотиками?
— Угу.
— И когда вы опять принялись за старое и стали продавать наркотики, вы понимали, что теперь ваши шансы вернуться в тюрьму возросли, верно?
Хрупкие плечи опять бессильно повисают. Похоже, никому еще не удавалось обмануть свою судьбу.
— Поэтому сделка с мистером Мольто показалась вам вполне нормальной?
— Да, — отвечает она, — вполне нормальной.
Хоби кивает. Он опять двигается, только теперь медленнее. Да, это самый искусный ход, который он сделал с начала процесса. Крыша над головой, трехразовое питание, короче говоря, ей там самое место — у Лавинии есть все основания испытывать симпатию к исправительному заведению для несовершеннолетних.
— А когда представители обвинения впервые заговорили с вами о сделке? Может быть, это было двенадцатого сентября, когда к вам для снятия показаний пришел детектив Любич?
Хоби с раздраженным видом делает знак Нилу, чтобы тот подал ему копии полицейских рапортов. Нил, который ведет себя точно загипнотизированный, пробуждается и начинает рыться в большой папке с материалами дела.
— О да. Он пугал меня. Говорил, что эта сделка — наилучший выход для меня.
— Вы давно знали Любича?
— Он «тик-так». И уже дважды упрятывал меня в клоповник.
— Арестовывал вас?
— Угу.
— И он хорошо обходился с вами, Баг?
На ее лице появляется озабоченное выражение, которое следовало интерпретировать как эквивалент того, что она могла бы свободно передать при иных обстоятельствах.
— Ну, вообще-то он никогда не бил меня и вообще не делал ничего такого, — говорит она.
С мест для публики раздаются сдержанные смешки.
— Он лучше некоторых других полицейских, не так ли?
— Это точно, — отвечает Лавиния.
— Двенадцатого сентября вы были в больнице. Именно туда и пришел Любич, чтобы повидаться с вами, так?
— Угу, — говорит Баг, — потому что у меня был огнестрел.
Огнестрел — огнестрельное ранение на жаргоне полицейских и преступников.
— Потому что у вас был огнестрел, — медленно, с расстановкой повторяет Хоби и при этом опять бросает в мою сторону взгляд влажных темных глаз. — У вас была высокая температура?
— Высокая температура? Угу.
— Вам сделали обезболивающий укол?
— Чего мне только не делали.
— И полиция все равно подвергла вас допросу?
— Угу.
— Ваш адвокат присутствовал при этом?
— Нет, сэр.
— Тогда, может быть, с вами была ваша мать? — спрашивает Хоби.
— Нет, ее не было.
— Они приглашали инспектора по делам несовершеннолетних?
— Я не знаю, кто там был. Никто мне об этом не говорил.
— Значит, Любич пришел поговорить с вами. И он сказал, что они могут устроить вам сделку. Именно это он вам сказал?
— Да, если я все выложу. Ну, знаете, все насчет того, как эта леди попала туда, и прочее дерьмо. — Лавиния стреляет глазами в мою сторону и затем бормочет: — Извините.
— И вы рассказали ему сразу же, как только он спросил, что произошло?
— Не-а. Я говорила, что ничего не знаю. Просто наехали какие-то «Губеры».
— Однако в конце концов вы сказали нечто совсем иное, не так ли? Мистер Мольто зачитал часть ваших показаний.
— Похоже, мне пришлось это сделать, — говорит она.
— Похоже, вам пришлось это сделать, — произносит Хоби.
Он знает, куда мы идем. Он повелитель этого ребенка и вертит им как хочет. Со мной происходило подобное пару раз, когда я была обвинителем. Ты сидишь и корчишься в бессильной злости, в то время как защитник водит твоего свидетеля, как собаку на поводке, куда ему заблагорассудится. В голове невольно всплывают заунывные мелодии в стиле кантри или вестерн, когда певец гнусавым голосом жалуется, что его девушка уходит с танцев у него на глазах с другим парнем.
— Я хочу спросить вас об этом, но сначала скажите, Баг, прежде чем вы поняли, что вам ничего не будет, детектив Любич говорил, что Кор явился в полицию и дал показания?
— Угу. Он сказал мне, что Кор переметнулся к ним, ну и все прочее, что он у них болтал.
— То есть они сообщили вам, что теперь он является свидетелем обвинения. И рассказали вам все, что он сообщил об этом преступлении?
— Угу. Вроде того.
Хоби опять смотрит в мою сторону. Теперь он быстро набирает очки и хочет удостовериться, что все это производит должное впечатление.
— А теперь, Лавиния, давайте поговорим о вашей шайке, «УЧС». Когда вас окрестили?
Он спрашивает, когда Лавиния стала членом банды, и пользуется при этом жаргоном уголовников не для того, чтобы ей было легче понять его вопрос, а чтобы еще раз показать, что он провел с ней некоторое
