только чтобы вспомнить, что Джулия и Марк использовали два вида противозачаточных средств. Они доказывают, что Джулия и Марк наверняка будут испытывать эмоциональную боль, хотя история показывает, что ничего плохого с ними не случилось. В конце концов многие люди говорят что-нибудь вроде: «Я не знаю, я не могу объяснить, просто я знаю, что это неправильно».
Хайдт называет этот феномен – когда мы чувствуем, что что-то неправильно, но не способны объяснить почему, – нравственным шоком. Я считаю это иллюстрацией того, с какой легкостью разделяется эмоциональное и рациональное. Нравственный шок вызывается разрывом между нашей наследственной системой, которая в целом особенно не анализирует детали, и разумной системой, которая последовательно анализирует явления. Как это часто бывает, в случае конфликта наследственная система побеждает: даже если мы знаем, что не в состоянии дать чему-то подходящее объяснение, наше эмоциональное неприятие сохраняется.
Когда вы заглядываете внутрь мозга с помощью современных технологий, вы находите дальнейшие свидетельства того, что наши нравственные оценки происходят из двух различных источников: на выбор людей в ситуации моральной дилеммы влияет то, как они используют свой мозг. В экспериментальных попытках, таких как упомянутые ранее, испытуемые, которые выбирают спасение пяти жизней ценой одной, обычно полагаются на участки мозга, известные как дорсолатеральная предлобная кора и задняя теменная кора, которая важна для сознательных умозаключений. В то же время люди, которые решают спасти одного человека в ущерб жизни пятерых, склонны полагаться скорее на участки лимбической коры, больше связанные с эмоциями.[28]
Человеческий мозг становится клуджем не оттого, что у нас есть две системы, а из-за способа, которым эти две системы взаимодействуют. В принципе рассуждающая система должна рассуждать – независимо и свободно от предрассудков эмоциональной системы. Разумно спроектированная машина сознательных умозаключений должна систематически искать в своей памяти релевантную информацию, все «за» и «против», для того чтобы быть способной принимать систематические решения. Она должна быть настроена одинаково и на несоответствие, и на соответствие и должна быть чрезвычайно устойчивой в отношении нерелевантной информации (такой, как заявления продавца, интересы которого наверняка расходятся с вашими). Эта система должна быть уполномочена сопротивляться нарушениям своего плана. («Я на диете. Нет шоколадному торту».) То, что мы имеем вместо этого, оказывается между двумя системами – атавистической, рефлексивной системой, которая лишь отчасти восприимчива к целям организма в целом, и рассуждающей системой (построенной из негодных старых элементов, таких как контекстуальная память), которая плохо приспособлена к независимым действиям.
Означает ли это, что наши сознательные, рассудительные решения – всегда самые лучшие? Ничего подобного. Как заметил Даниэль Канеман, рефлексивная система лучше в том, что
Итак, неизбежно существуют решения, для которых наследственная система приспособлена лучше; в некоторых обстоятельствах она предлагает единственный реальный вариант. Например, когда требуется принять мгновенное решение – разбить машину или свернуть на следующую дорожку, – рассуждающая система слишком медлительна. Точно так же там, где нам надо рассматривать много различных переменных, бессознательное мышление – в подходящее время – может иногда превосходить сознательное целенаправленное мышление; если ваша проблема требует всей полноты картины, есть шанс, что может пригодиться наследственное, склонное к статистике мышление. Как сказал Малкольм Гладуэлл в своей последней книге «Озарение»[29], «решения, которые принимаются очень быстро, до определенной степени могут быть не хуже, чем решения, принимаемые сознательно и рассудительно».
Тем не менее мы не должны слепо доверять нашим инстинктам. Когда люди принимают эффективные спонтанные решения, это обычно бывает потому, что у них есть достаточный опыт обращения с подобными проблемами. В большинстве примеров Гладуэлла, например, с куратором выставки, который внезапно распознает подделку, озарения случаются у профессионалов, а не у любителей. Как отмечал голландский психолог Ап Дийкстерхьюис, один из ведущих исследователей интуиции, наша интуиция лучше всего проявляется в результате основательной работы подсознательной мысли, отточенной годами опыта. Эффективные спонтанные решения (гладуэлловские «озарения») часто представляют собой последний штрих в работе, которая уже проделана. Когда мы сталкиваемся с проблемами, которые существенно отличаются от того, с чем мы сталкивались раньше, сознательное рассуждение может быть нашей первой и единственной надеждой.
Было бы глупо постоянно отдавать сознательные умозаключения на откуп бессознательной, рефлексивной системе, нередко уязвимой и необъективной. Точно так же глупо было бы отказываться от наследственной рефлексивной системы: она не совсем иррациональна, просто она менее обоснованная. В конечном счете эволюция оставила нас с двумя системами, каждая из которых отражает разные способности: рефлексивная система лучше справляется с привычными проблемами, а рассуждающая – помогает думать более объективно.
Мудрость приходит в итоге от понимания и гармонизации преимуществ и недостатков обеих систем, распознания ситуаций, в которых наши решения, вероятно, не объективны, и изобретения стратегий, преодолевающих эти недостатки.
5
Язык[30]
Однажды утром я пристрелил слона в моей пижаме.
Ума не приложу, как он влез в мою пижаму.
От подобных скороговорок язык заплетается.
С точки зрения мартышки с вокабуляром, ограниченным тремя словами (грубо говоря,
