способный выдержать напор ветра в 100 миль в час, но не 200, разрушится от порывов в 200 миль в час не оттого, что
Даже если мы отвлечемся от таких возможностей, как явный генетический шум, неправильно полагать, что, когда психическое заболевание сохраняется в популяции, это говорит о его положительных сторонах. Горькая правда состоит в том, что эволюция «заботится» не о нашей внутренней жизни, а только о результатах. Пока люди с отклонениями воспроизводятся в разумных пропорциях, разрушительные генетические варианты могут и будут сохраняться в видах, независимо от того, что они покидают своих носителей, сопровождаясь эмоциональными страданиями.[66]
Все это рассмотрено в профессиональной литературе, но почти не уделено внимания другой возможности: бывает ли так, что некоторые аспекты психического нездоровья сохраняются не потому, что несут что-то положительное, а просто потому, что эволюция не готова взять и перекроить нас на иной лад?
Возьмем, например, тревожность. Эволюционные психологи могут сказать вам, что тревожность подобна боли: и то и другое существует, чтобы побуждать страдающих ими к определенным действиям. Может, и так, только означает ли это, что тревожность – неизбежный компонент мотивации, который должен присутствовать в любом хорошо функционирующем организме? Вовсе нет, тревога могла подталкивать к действию некоторых наших предков до появления речи и сознательного мышления. Но это не делает ее правильной системой для таких созданий, как мы, обладающих способностью рассуждать. Наоборот, если бы мы, люди, были построены основательно, для тревог вообще не было бы места: наши способности к умозаключениям более высокого уровня могли бы сами справляться с планированием. Совершенно неясно, какую полезную функцию несла бы тревожность у созданий, обладающих способностью ставить и воплощать в жизнь собственные цели.
Подобные доводы уместны и в отношении потребности человека в самоуважении, социальном одобрении и положении, – словом, источнике многих психологических проблем. Вероятно, в любом мире, какой мы можем вообразить, для большинства созданий самым важным благом было бы общественное признание, но непонятно, почему отсутствие такового непременно должно приводить к эмоциональной боли. Почему не быть такими, как буддистские роботы, которых я упоминал в прошлой главе, – всегда осознающими (и реагирующими на) обстоятельства, но никогда не страдающими из-за них?
Научная фантастика? Как знать. Задача этих рассуждений – донести следующую мысль: если вообразить иных существ и другие способы жить и дышать, то вовсе не очевидно, что описанные выше расстройства непременно должны сопровождать этих существ в ходе эволюции.
Собственно, вот к чему я веду: подверженность умственным расстройствам может быть следствием, во всяком случае отчасти, неблагоприятного стечения обстоятельств в ходе нашей эволюционной истории. Возьмем, к примеру, нашу видовую подверженность разного рода зависимостям: от сигарет, алкоголя, секса, азартных игр, видеоигр, чатов или Интернета. Зависимость может возникать: когда ближайшие удовольствия субъективно воспринимаются как огромные (как в случае героина, который по описаниям многих лучше секса); когда отдаленные блага субъективно воспринимаются как несущественные (людьми, которые без этого чувствуют себя подавленными, которые не понимают, зачем им жить); когда мозг отказывается посчитать истинное соотношение между первым и вторым. (Последнее, вероятно, случается с пациентами с повреждениями вентромедиальной префронтальной коры; они, очевидно, не в состоянии сопоставить выгоды и издержки, а кажутся равнодушными к их соотношению.) В любом случае зависимость можно рассматривать как частный случай общей проблемы: нашего видового несовершенства, идущего от дисбаланса атавистической и современной систем самоконтроля.
Разумеется, есть и другие факторы, например, насколько сильное удовольствие получает данный индивид от данного вида деятельности; некоторые кайфуют от азартных игр, а другие предпочтут сэкономить свои денежки. Разные люди подвержены разным видам зависимости и в различной степени. Но в известном смысле все мы рискуем. Поскольку баланс между отдаленным и ближайшим будущим был предоставлен весьма беспринципной жестокой конкурентной борьбе, уязвимость человечества в отношении зависимости практически неотвратима.
Если разрыв в наших системах самоконтроля представляет одно направление неблагополучия в человеческом мышлении, то склонность к подтверждению и мотивированные умозаключения комбинируются, чтобы создать еще одно: относительную легкость потери связи с реальностью. Когда мы «теряем ее» или раздуваем из мухи слона, мы упускаем из виду перспективу, настолько раздражаясь, например, что исчезают все признаки объективности. Это не делает нам чести, но это часть человеческого бытия; поистине человек горяч.
Иными словами, как правило, большинство из нас с этим справляется; мы можем потерять связь с реальностью в процессе спора, но в конце концов делаем глубокий вдох или стараемся как следует выспаться и идем дальше. («Это было свинством с твоей стороны всю ночь мотаться неизвестно где и даже не позвонить, но признаю, что мои слова, что ты
Что заставляет нормального человека время от времени выходить из себя? Адская смесь когнитивных клуджей: 1) неуклюжий аппарат самоконтроля (который в самые ответственные моменты обычно передает власть рефлексивной системе; 2) болезненная склонность к подтверждению (которая убеждает нас, что мы
Эта гремучая смесь при отсутствии тормозящих механизмов, которые нормальные люди используют для того, чтобы успокоиться, может усиливать и даже вызывать некоторые другие проявления психического заболевания. Возьмем, например, обычный симптом паранойи. Когда кто-то встает на этот скользкий путь – по какой угодно причине, – можно никогда от этого не отделаться, так как паранойя плодит паранойю. Как говорится в старой пословице: даже у параноика есть настоящие враги; ибо если есть склонность искать подтверждения и отрицать свидетельства противоположного (то есть мотивированные умозаключения), то все, что необходимо, – это один настоящий враг. Параноик замечает и вспоминает свидетельства, подкрепляющие его паранойю, не обращает внимания на доказательства обратного, и цикл воспроизводится сам по себе.
Страдающие депрессией слишком часто теряют связь с реальностью, но происходит у них это несколько по-другому. Депрессивные люди обычно не галлюцинируют (в отличие, например, от многих шизофреников), но их ощущение реальности часто искажается оттого, что они фиксируются на отрицательных сторонах своей жизни – потерях, ошибках, упущенных возможностях и т.д., – а это ведет к тому, что я называю зацикливанием, одному из главных симптомов депрессии. В более ранних исследованиях, весьма растиражированных, выдвигалось предположение, что страдающие депрессией люди более реалистичны, чем довольные жизнью, но сегодня чаще пишут о том, что депрессия – это нарушение, поскольку подверженные ей личности неоправданно сосредоточиваются на негативных вещах, загоняя себя в нисходящий водоворот, из которого невозможно выбраться. Как писал Марк Твен в редкий момент серьезности, «что бы ни печалило нас, это нельзя назвать мелочью; по законам вечности потеря ребенком куклы и потеря королем короны ничем не отличаются». Многие, если не все депрессии, начинаются с преувеличения потери, что в свою очередь может непосредственно вытекать из того, насколько воспоминания обусловлены контекстом. Печальные воспоминания накладываются на еще более печальные, а те, в свою очередь, порождают еще и еще более печальные. Для человека, переживающего депрессию, каждая свежая обида подтверждает фундаментальный взгляд на жизнь: она несправедлива, и жить незачем. Тем самым контекстуально обусловленная память копит воспоминания прошлых несправедливостей. (Между тем мотивированные умозаключения часто заставляют депрессивных людей
