Кэрри пыталась заставить Билла танцевать, но он не мог держаться на ногах.
Я вышел из курительной, не потрудившись пожелать доброй ночи никому из них. Направился прямо в свою каюту. Усевшись на рундук возле иллюминатора, принялся смотреть на воду и синие горы.
Последнюю шлюпку подвесили на шлюпбалки, и я услышал скрежещущий звук якоря, который поднимали, вибрацию двигателей и звон колокола. Вскоре пароход уже отплывал, мы повернули и направились к устью фиорда. Бальхольм остался за кормой, похожий на деревню, нарисованную в книге с картинками. Все здесь казалось ненастоящим. Цвет гор, воды и неба выглядел ненатуральным, словно их раскрашивал ребенок.
Бальхольм напоминал деревушку из покрытого инеем картона у подножия синей картонной горы, небо было грубо намалевано оливковой краской, а вода будто сделана из смятой серебристой бумаги. Таково было мое последнее впечатление от Бальхольма. Наконец мы повернули в узкий канал, и другая гряда гор скрыла Бальхольм из виду. Тогда я понял, что моя ненависть к нему всего лишь отражение моего настроения, а подлинный Бальхольм прекрасен, как драгоценный камень на груди белого озера, его защищают руки безмолвных гор, окружают шумливые леса, овевает прохладный ветерок с небес, и он неразлучен со снегами и поющими водопадами.
Бальхольм был настоящим, и горы, и фиорды — тоже; поддельным был только я, во мне не было ничего настоящего.
Я был похож на маленькую танцующую марионетку, дергающуюся на невидимых ниточках. Я гримасничал, улыбался, кланялся до земли, мои руки двигались в одну сторону, ноги — в другую, меня тянули за ниточки в разные стороны.
Я сидел на рундуке, опустив голову на руки.
Я больше не смотрел на горы. Чувствовалась усталость. Интересно, усну ли я сегодня и удастся ли мне завтра утром проснуться без этой тяжести на сердце и без ощущения, что теперь уже никогда ничего не будет как прежде?
Может быть, если полежать совсем тихо, прижав руки к глазам, то я смогу вспомнить горную тропинку, по которой мы ехали верхом три дня тому назад, и лошадей, вырисовывавшихся на фоне неба. А еще я вспомню тишину, и неподвижный воздух, и последние тлеющие угольки костра, и запах своей сигареты.
Может быть, если крепко заснуть и спать без сновидений, можно будет забыть и пронзительный пароходный гудок, хриплое эхо которого прокатилось по воде и аукнулось в черном лесу, и уродство страсти, глупый возбужденный смех девушки; я забуду, как сильно билось мое сердце и дрожали руки, забуду ощущение того, что ничего уже не исправить.
Я поднялся и начал сбрасывать с себя одежду. Отворилась дверь, и в каюту вошел Джейк. Сначала мне не хотелось смотреть на него. Повернувшись к нему спиной, я открыл кран над раковиной. Он тоже молчал. Я принялся тихонько насвистывать какую-то мелодию. Я хотел, чтобы он был пьян, смеялся, или изрыгал брань, или еще каким-нибудь образом опустился до моего уровня.
— С тобой все в порядке? — спросил он.
И тогда я обернулся и увидел, что он стоит возле открытого иллюминатора с улыбкой на губах, а глаза у него спокойные и счастливые, как будто он явился прямо из тишины гор и красота увиденного все еще у него в душе, а на лице — отблеск бледного света.
— Да, — ответил я. — А с тобой что случилось?
Он начал снимать куртку, потягиваясь и улыбаясь — как человек, испытывающий чувство блаженной усталости и предвкушающий долгий сон с приятными сновидениями. Он смотрел на меня, такой далекий, ничуть не изменившийся, такой же, как всегда. А я стоял у раковины, кусая ногти.
— Я просто немного побродил, — сказал он.
Я лежал на своей койке, а он — надо мной, на верхней, как будто мы снова в носовом кубрике барка «Хедвиг», и я слышу, как он дышит, и, как бы тихо я ни выговорил его имя, он шевельнется и сразу же откликнется.
В ту ночь я пробудился, проспав час-другой, и почувствовал, что больше не засну, потому что вокруг было светло как днем, хотя и была всего половина четвертого утра.
Прикрыв глаза руками, я проклинал этот свет, ведь я жаждал утешительной темноты, которая не окутывала меня уже так давно.
— Джейк, — сказал я.
— Привет, Дик.
— В какое время мы прибудем в Вадхейм?
— Думаю, теперь уже скоро.
— Сколько корабль простоит там?
— Я слышал что-то об экскурсии, которая займет целый день. Пароход отплывет только на закате.
— Джейк, я не хочу продолжать путешествие после Вадхейма.
— Хорошо.
— Не можем ли мы уйти прямо с утра, еще до начала экскурсии?
— Если тебе этого хочется.
— Улизнем потихоньку, когда все будут завтракать, и ты сможешь все уладить с администратором, тогда нам не нужно будет ни о чем беспокоиться, Джейк.
— Я все устрою, — пообещал он.
— Куда мы направимся?
— Куда хочешь, Дик.
— Мне бы хотелось убраться подальше от этих фиордов. По-моему, с меня довольно.
Я услышал, как зашуршала бумага, и понял, что он изучает свою карту.
— Есть хорошая дорога от Вадхейма, — сообщил он. — Там мы сможем раздобыть автомобиль, я уже выяснял. По этой дороге мы доедем прямо до Сандене или другого фиорда. Там немного побудем или направимся к Ольдену, а потом, может быть, сядем на какое-нибудь судно, которое доставит нас на юг.
— По-моему, это то, что надо, Джейк. Как хорошо будет снова выйти в открытое море! Меня уже тошнит от этой спокойной воды и неподвижного воздуха, и свет никогда не меняется. Ты меня понимаешь?
— Да, — ответил он.
Мы помолчали несколько минут. Потом я снова заговорил:
— Джейк, а кто оплатил счет в отеле?
— Я уладил это вместе с парнем в очках, — сказал он.
— Все в порядке?
— Да.
— Джейк, я не хочу их завтра видеть.
— Я понимаю.
— Я не хочу больше никогда их видеть.
— Хорошо.
— Ты знаешь, что случилось?
— Знаю.
— Мне не хочется об этом думать.
— Ты уверен, что все в порядке?
— Что ты имеешь в виду?
— Я говорю о девушке.
— Что именно, Джейк?
— Тебе не нужно о ней беспокоиться?
— Нет.
— Это точно, Дик?
— Да.
— Это не имело для нее значения?
