устраиваешь скандал просто потому, что тебе скучно. Тебе же скучно?
— Это не скука…
— Ну что же, займись чем-нибудь, дорогая. Продолжай свои уроки музыки.
— Какой мне теперь толк от музыки? Я даже не могу играть.
— Это полная чушь. Ты, конечно, смогла бы играть, если бы захотела.
— А если я не хочу?
— Черт побери, любимая, в конце концов, это твое дело, не так ли?
— Музыка была для меня всем, Дик, пока ты не заставил меня ее забыть.
— Так это я тебя заставил ее забыть? Вот как!
— Ты же знаешь, что это так.
Я поднял ее с пола и прижал к себе.
— Любимая, мы не должны вот так ссориться. Не должны. Это плохо. Я понимаю, ты расстроена из- за концерта, и это ужасно, детка, просто ужасно. Это на нас не похоже — вот так ссориться, ты же это знаешь.
Она обвила мою шею руками.
— Я не хочу ссориться, — сказала она, — я не хочу ничего, кроме тебя.
— Но у тебя же есть я.
— Нет, — возразила она. — Мы теперь никогда не бываем счастливы, как прежде. Больше не бывает так, как в Барбизоне или Дьеппе.
— Но я так же сильно люблю тебя. Ты не понимаешь, Хеста, ты — часть меня, ты вот здесь. Разве ты не видишь? — не соглашался я.
— А какой мне от этого прок? — спросила она.
— Что ты имеешь в виду?
— Какой прок от этой размеренной жизни, от этой спокойной любви? Я так хочу тебя, но по-другому — как в Дьеппе.
Я молча прижимал ее к себе. Ее слова меня ошеломили. Услышать такое от нее!
— С тех пор как мы вернулись, у нас никогда больше так не было. Ты все время пишешь или устаешь и совсем об этом не думаешь. Ты не знаешь, что я чувствую. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.
— Дорогая, — повторял я, — дорогая.
Я не знал, что делать. Не знал, что говорить. Откуда мне было знать, каковы ее чувства? Откуда? Ужасно, что она сказала такое.
— Ты не должна, — сказал я, — Хеста, милая, ты не должна говорить такое. Это ужасно… это… я не нахожу слов. Женщина никогда не должна говорить мужчине про такое. Никогда. Это ужасно — это неправильно.
— Почему? — спросила она. — Почему? Я не понимаю…
— Любимая, это непристойно — раздувать из этого целую историю, это… это некрасиво. Одно дело, когда я тебя хочу, но ты, по крайней мере, никогда не говори об этом. Это ужасно, дорогая.
— Я ничего не могу поделать, — ответила она. — Не могу изменить себя. Раньше, когда между нами ничего не было, я не знала, что это такое. Мне никогда этого не хотелось, но ты все просил и просил и был несчастлив, пока я не согласилась. А теперь, когда я тебя хочу, когда ты заставил меня хотеть себя, ты говоришь, что это неприлично — говоришь, что это неправильно.
Это был какой-то кошмар. Я не понимал, что же произошло.
— Прости, — сказала она, — я не знала, что это покажется тебе таким ужасным. Я не знала, что это имеет значение — я имею в виду то, что я говорю об этом.
— Это не имеет значения, — возразил я.
— Если это так некрасиво, — продолжала она, — может быть, тебе лучше меня отослать? Отделаться от меня?
— Послушай, — сказал я, — ты больше не станешь расстраиваться. Ты забудешь все это. А завтра узнаем, не примет ли нас на неделю отель в Барбизоне. Будет чудесно провести несколько дней вдали от Парижа. Надо было давно уехать.
— О, Дик! — воскликнула она. — Ты не должен ради меня, не должен! Я не хочу отрывать тебя от работы.
— Любимая, это не обсуждается. Мы едем. Понятно? Я хочу уехать — хочу так же сильно, как ты…
В ту ночь я больше не работал. На следующий день шел дождь. Это вряд ли вдохновляло на поездку в Барбизон. Мы решили, что подождем день-два, пока наладится погода.
Вместо этого я повел Хесту обедать и в театр, а на следующий день у нас были билеты на концерт. Она сказала, что в восторге от этого, что она счастлива и все хорошо. Правда, я был удручен: то, что она мне сказала той ночью, лишило меня покоя. Это выглядело так, будто я не в силах ее понять, и меня потрясла мысль, что я ничего не знаю о женщинах. В моей жизни с лета все шло гладко, по плану, но теперь Хеста все испортила, признавшись в своем одиночестве. Теперь на меня легла ответственность за нее, а мне этого совсем не хотелось.
У меня были мое сочинительство и она, и меня это устраивало, но теперь я понял, что эти вещи невозможно совместить. Лучше бы она мне ничего не говорила.
Ответственность была для меня неприятной неожиданностью. Кроме того, Хеста утратила интерес к музыке, утратила радость от собственного таланта и больше не чувствовала прелести одиночества. Я вспомнил, какой она была, когда мы познакомились: холодной, безразличной и замкнутой, в своем оранжевом берете, не слышавшей того, что я говорил.
Я недоумевал, отчего она так изменилась. Быть может, я тоже казался ей другим? Это были глубокие, сложные и болезненные проблемы, и мы не могли обсуждать их друг с другом. Мы были любовниками, но подобные вещи должны оставаться невысказанными.
Я думал о том, что, как бы двое ни отдавались друг другу, становясь единым целым, они должны с легким чувством беспомощности осознавать, что всегда одиноки, пребывают в какой-то бездне одиночества. Я хотел, чтобы нашелся кто-нибудь, кто смог бы сказать, что мне делать. Кто-нибудь старше меня, умудренный опытом, тот, кто все поймет.
После того как Хеста рассказала мне, что она чувствует, я три дня не мог думать ни о чем другом. Несмотря на то что я выводил ее в свет, вынужден был отвлекаться, эта мысль не давала мне покоя.
На концерте во время антракта я сидел молча, устремив взгляд на опустевшую сцену. Хеста взяла мою руку и подержала в своих, а я перевел взгляд на нее. Она улыбалась.
— Что случилось? — спросила она. — Тебе не нравится, ты недоволен?
— Нет, — возразил я, — концерт просто великолепен. Со мной все в порядке.
— О чем ты думаешь? — продолжала она.
— Ни о чем, дорогая.
— Ты всегда так говоришь, всегда притворяешься, что ни о чем не думаешь. Скажи мне, Дик, у тебя такой несчастный вид.
— Не знаю, я думал о тебе.
— Обо мне?
— Да.
— Расскажи мне.
— Я просто обдумывал то, что ты мне сказала на днях, — ты меня немного расстроила. Мне кажется, я вел себя с тобой не так, как надо. Наверное, иногда тебе со мной было скучно, Хеста.
— Нет, дорогой, никогда. Не думай о том, что я сказала, я на самом деле так не думаю. Я устала и наговорила глупостей, так что ты не должен расстраиваться. Я счастлива, безумно счастлива.
— Правда, любимая? — спросил я. — Ты уверена в этом?
— Конечно, Дик. Эти последние несколько дней были такими чудесными, и я чувствую себя просто свиньей из-за того, что наговорила тебе в ту ночь. Ты же не будешь об этом помнить, не так ли? Обещай, что не будешь. Я счастлива, дорогой, счастлива.
— В самом деле?
— Посмотри на меня.
