Пьемонтским. Мадемуазель де Валуа взбунтовалась, узнав об этом новом заговоре против ее сердца. Но слезы и вздохи были напрасны: регент, хотя был добр и податлив, на этот раз высказался вполне определенно. У бедных любовников не оставалось никакой надежды; однако все было нарушено неожиданным событием. Принцесса, мать регента, с чисто немецкой откровенностью написала королеве Сицилии, одной из своих самых постоянных корреспонденток, что слишком любит ее, чтобы не предупредить: у принцессы, которую предназначают молодому принцу Пьемонтскому, есть любовник, и любовник этот — герцог Ришелье. Нетрудно догадаться, что, хотя переговоры и зашли уже достаточно далеко, подобное заявление, исходящее от особы столь строгих нравов, как принцесса Пфальцская, все разрушило. Герцог Орлеанский в тот самый момент, когда он думал, что наконец-то удалил мадемуазель де Валуа из Парижа, внезапно узнал о разрыве переговоров, а затем и о причине этого. Несколько дней он был сердит на свою мать, посылая к дьяволу манию писать письма, которой была одержима бедная принцесса Пфальцская. Но, поскольку у герцога Орлеанского был самый отходчивый характер в мире, он вскоре уже сам смеялся над этой новой эпистолярной выходкой матери. К тому же он был отвлечен гораздо более важным делом: речь шла о Дюбуа, который во что бы то ни стало хотел стать архиепископом.
Мы видели, как после возвращения Дюбуа из Лондона дело это было обращено в шутку и как принял регент рекомендацию короля Вильгельма. Но Дюбуа был не такой человек, чтобы сдаться при первом отказе. Место в Камбре пустовало в связи с кончиной кардинала Ла Тремуай, последовавшей во время его поездки в Рим. Камбре было одно из самых богатых архиепископств, и получить его — значило занять один из важнейших постов во французской церкви, дававший сто пятьдесят тысяч ливров годовых, а так как Дюбуа очень любил деньги и старался их раздобыть всеми способами, то трудно было сказать, что его больше соблазняло — положение приемника Фенелона или огромные доходы. Но, так или иначе, при первом удобном случае Дюбуа вновь заговорил с регентом об архиепископстве. Как и в первый раз, герцог Орлеанский попытался было обернуть все в шутку. Но тот настаивал. Регент не выносил скуки, а Дюбуа изрядно надоел ему своей настойчивостью. Поэтому герцог Орлеанский решил припереть Дюбуа к стенке, сказав, что все равно тот не найдет прелата, готового посвятить его в сан архиепископа.
— Так дело только за этим?! — радостно воскликнул Дюбуа. — Отлично, у меня есть подходящий человек.
— Этого не может быть! — возразил регент, не веря, что угодничество может зайти так далеко.
— Вы сейчас сами убедитесь, — сказал Дюбуа и выбежал из кабинета.
Минут пять спустя он вернулся.
— Ну так что же? — спросил регент.
— Я нашел нужного человека, — ответил Дюбуа.
— Кто же этот негодяй, который готов посвятить в сан такого негодяя, как ты? — изумился регент.
— Ваш первый духовник собственной персоной, монсеньер.
— Епископ Нантский?
— Ни больше ни меньше.
— Трессан?
— Он самый.
— Не может быть!
— Глядите, вот он.
В этот момент дверь открылась, и лакей доложил о приходе епископа Нантского.
— Входите, монсеньер, входите, — сказал Дюбуа, делая несколько шагов ему навстречу. — Его высочество только что изволил почтить нас обоих, назначив меня, как я вам говорил, архиепископом Камбре, а вам поручив посвятить меня в сан.
— Господин де Трессан, — спросил регент, — вы в самом деле согласны сделать аббата архиепископом?
— Желание вашего высочества для меня равносильно приказу, монсеньер.
— Но вы знаете, что он простой аббат и не имеет никакого сана?..
— Что ж из этого, монсеньер? — прервал регента Дюбуа. — Епископ вам скажет, что все эти формальности можно проделать в один день.
— История не знает такого примера!
— Нет, вы ошибаетесь: вспомните святого Амбруаза.
— Ну, дорогой аббат, — со смехом сказал герцог, — если уж святые отцы церкви с тобой заодно, мне больше нечего
возразить, и я отдаю тебя в распоряжение господина де Трессана.
— Я вам верну его с митрой и посохом, монсеньер.
— Но ведь тебе еще надо иметь степень лиценциата, — сказал регент, которого этот разговор начал забавлять.
— Ректор Орлеанского университета обещал присвоить мне эту степень.
— Но ведь тебе нужны аттестации и прочие документы?
— А на что тогда Безон?
— Свидетельство о добрых нравах? — Мне его подпишет де Ноайль.
— Ну, в этом я сомневаюсь, аббат.
— Что ж, тогда вы сами, ваше высочество, выдадите мне это свидетельство. И я думаю, черт возьми, что подпись регента Франции будет иметь в Риме не меньший вес, чем подпись какого-то жалкого кардинала.
— Дюбуа, — сказал регент, — будь добр, отзывайся с большим уважением о высшем духовенстве.
— Да, вы правы, монсеньер, никогда не знаешь, кем ты станешь в один прекрасный день.
— Ты хочешь сказать, что станешь кардиналом? Ну уж знаешь, это слишком! — воскликнул регент расхохотавшись.
— Поскольку вы, ваше высочество, не хотите мне дать голубое[25] , мне придется в ожидании лучшего удовольствоваться красным.
— Он хочет большего, чем быть кардиналом!
— А почему бы мне не стать когда-нибудь папой?
— В самом деле, ведь Борджа был папой.
— Бог нам обоим ниспослал долгую жизнь, монсеньер. Вы еще увидите это и многое другое.
— Ты знаешь, черт возьми, что я презираю смерть.
— Увы, слишком.
— Так вот: из-за тебя я стану трусом — любопытства ради.
— Это было бы совсем неплохо. А для начала вам следует, монсеньер, отказаться от ваших ночных прогулок.
— А это почему?
— Прежде всего потому, что вы рискуете жизнью!
— Какое это имеет значение?
— И еще по другой причине.
— По какой же?
— Ваши ночные прогулки, — сказал Дюбуа ханжеский тоном, — не могут быть одобрены церковью.
— Ступай к черту!
— Вот видите, монсеньер, — сказал Дюбуа, поворачиваясь к де Трессану, — среди каких повес и закоренелых грешников мне приходится жить. Надеюсь, ваше преосвященство не будет ко мне чрезмерно сурово.
— Мы сделаем все, что будет в наших силах, монсеньер, — ответил де Трессан.
— Когда же состоится церемония? — спросил Дюбуа, не желавший терять ни минуты.
— Как только у вас будут все необходимые бумаги.
— Мне нужно на это три дня.
— Значит, на четвертый день я буду к вашим услугам.
