разъедать страх. Он старательно скрывал его, но не мог скрыть раздражения и озлобленности. Он подозревал, что Шрагин умышленно затягивает его устройство. “Испытывает меня на излом”, — говорил он товарищам. Между тем Шрагин делал все, чтобы обезопасить его от беды…
После ночи, проведенной в подвале у Дымко, Григоренко утром отправился на базар. Дымко отговаривал его, советовал никуда не ходить и ждать известий от Шрагина.
— Я разведчик, а не сторож твоего погреба, — окрысился Григоренко. — Пойду поищу все же того человека, который обещал мне работу.
Человек, обещавший ему работу, существовал на самом деле, но его обещание было дано еще в прошлом году, и с тех пор Григоренко его не видел. Сейчас, отправившись на базар, он там и не искал его. Не имея последнее время поручений от Шрагина, он ходил на базар только для того, чтобы показать товарищам, будто у него есть там какие-то дела и что он продолжает действовать. Кроме того, он знал, что в базарной толпе он менее приметен и находится в относительной безопасности.
Придя на базар, Григоренко, как всегда, протолкался к будочке старого своего знакомого часовщика, которого за его маленький рост все звали Карликом. В свое время именно Карлик дал ему несколько торопливых уроков своего ремесла. Это был очень добрый человек, и Григоренко последнее время этим пользовался: он занимал у Карлика деньги под какие-то свои будущие заработки. И хотя Григоренко перед ним хорохорился и врал о каких-то успехах в коммерческих делах, Карлик чувствовал, что на самом деле его знакомый живет очень плохо, и каждый раз к его приходу припасал для него еду. Он бы и приютил Григоренко у себя, да сам снимал угол в большой семье.
— Здорово, Карлик! — весело приветствовал его Григоренко, протискиваясь в будочку сквозь узкую дверь и усаживаясь на ящик возле висящих в воздухе коротеньких ног часовщика, который работал, сидя на высоком детском стуле.
Карлик весело и дружелюбно посмотрел через плечо на гостя и продолжал разговаривать с клиентом, принесшим ему мертвый будильник.
— Обе пружины лопнули, и ходовая и звонковая, — поставил он диагноз.
— Дети перекрутили, — огорченно пояснил клиент.
— А зачем вам звонковую чинить, службу проспать боитесь? — спросил Карлик.
— Какая еще служба? — обиделся клиент.
— Так я про то и говорю, — улыбнулся Карлик. — Звонок чинить не будем, а ход восстановим, пусть тикают, а то может казаться, что вся жизнь остановилась. А за одну ходовую пружину цена ремонта наполовину меньше.
Приняв заказ, Карлик заслонил окошечко фанеркой и повернулся к Григоренко.
— Ел сегодня?
— Некогда было, — небрежно ответил Григоренко.
Карлик улыбнулся и достал из-под стола ломоть хлеба, на котором лежал маленький кусочек сала.
— Угощайся.
В будочке потемнело.
— Опять метель, — вздохнул Карлик и поплотнее прижал фанерку. — Ну, как твой гешефт? Вышел?
— О долге беспокоишься? — Перестав жевать, Григоренко сузил глаза, глядя на Карлика.
— Дурной ты парень, — вздохнул часовщик. — На кой мне твой долг, я сыт и сплю в тепле. Ты слышал о новом приказе?
— Что еще? — небрежно спросил Григоренко.
— Полиция теперь по домам ходит. Если мужчина или женщина с шестнадцати до пятидесяти лет нигде постоянно не работают, тут же в этап и в Германию. А кто вообще не работает больше чем шесть месяцев — в тюрьму на проверку. Ночью в доме, где я живу, троих взяли. Меня, сволочи, полчаса обсуждали. Рубаху мне задирали, проверяли, не сделал ли я горб из подушки.
Карлик замолчал. Было слышно, как за стеной будочки свистит метель и приглушенно гомонит базар.
— Сахарин немецкий, сахарин немецкий, — без конца повторял басовый голос рядом с будочкой.
— А мне они, сволочи, выгодное дело сорвали, — сказал Григоренко. — Схватили сегодня ночью того человека, который мне товар вез. Хорошо еще, что я словно почуял это — чемодан успел спрятать.
— Предчувствие — великое дело, — задумчиво сказал Карлик, который не верил ни одному слову Григоренко.
За стеной будочки базарный гомон вдруг затих и раздался властный крик:
— Стоять на месте! Всем стоять! Ни шагу!
— Опять облава, — шепнул Карлик. — Жмись сюда.
Григоренко послушно залез под высокий столик и присел там на корточки. Карлик прикрыл его листом бумаги, лежавшим у него на столе, и начал разбирать будильник.
— Что там видишь? — тихо спросил Григоренко.
— Сиди тихо, ничего не вижу. Верхнее стекло снегом залепило, а фанерку лучше не открывать.
Так, притаившись, они просидели довольно долго. Вдруг фанерка с треском отлетела, и в окошечко про-сунулась голова полицая.
— А, Карлик? Не купишь, случаем, часы? — Не дожидаясь ответа, он отошел от окошечка и в следующее мгновение распахнул дверцу будки. Сквозняком отмахнуло в сторону бумагу, которой был закрыт Григоренко.
— А это кто такой? Ну-ка, вылазь, покажись.
Григоренко выбрался из-под столика и стал перед полицаем.
— Чего в прятки играешь? — добродушно спросил полицай.
— Да грелся он у меня, — сказал Карлик.
— Ну-ка, выйдем на свет, потолкуем, — приказал полицай и вышел из будки.
Григоренко думал одно мгновение, а затем диким прыжком ринулся на полицая, сбил его с ног. Он знал: в трех шагах есть узкий проход между ларьками, а там уже край площади и улица…
Когда опомнившийся полицай поднял крик, Григоренко уже проскочил между ларьками. На краю базар-ной площади стояла машина, в нее грузили задержанных на толкучке людей, полицаи, стоявшие около грузовика, увидели бегущего Григоренко и стали стрелять. Григоренко слышал свист пуль, но вскоре его скрыл угол дома. Пробежав немного по улице, он перемахнул через невысокий забор, быстро пересек пустынный сад и, снова перемахнув через забор, очутился на другой улице. К счастью, тут никого не было, и он медленно пошел к центру города. Вскоре он вышел на главную улицу, подошел к кинотеатру и, недолго думая, купил билет.
До начала сеанса оставалось почти полчаса, но в фойе было уже довольно много народу. Григоренко стоял возле двери в туалет — на случай если явится полиция, он сможет воспользоваться окном уборной, которое выходит во двор соседнего дома. Но до начала сеанса ничего не произошло…
Григоренко сел и понемногу успокоился. Он смотрел фильм и думал о том, что ему делать. И чем больше он об этом думал, тем страшнее ему становилось. Положение казалось ему настолько безвыходным, что ему захотелось, чтобы киносеанс длился как можно дольше, целую вечность, спасая его от необходимости выйти на улицу. Ему мерещилось, что у подъезда кинотеатра его уже ждут гестаповцы. Потом он стал внушать себе, что уйдет отсюда благополучно, а на условленном месте увидит метку Шрагина, приказывающую ему немедленно идти на встречу. А там его уже будет ждать человек, который уведет его в безопасное место.
Гестаповцев у кинотеатра не было, и Григоренко без всяких осложнений дошел до места, где он ждал увидеть метку — приказ о встрече. Но метки не было. Он пошел дальше и вскоре оказался возле туберкулезной больницы. И его точно озарило: он вспомнил о врачихе, о которой однажды говорил ему Шрагин. Шел у них тогда разговор о бдительности. И в качестве примера Шрагин привел эту самую врачиху. Рассказал, как она все время лезет к нему с патриотическими разговорами, даже намекает, что готова прятать в больнице патриотов. А он ей не верит ни на минуту… И сейчас, стоя у больницы, Григоренко мысленно стал спорить со Шрагиным. “Почему он не верит этой врачихе? Он вообще никому не верит…” Он уговаривал и взвинчивал себя до тех пор, пока не принял решения.
