Возле двери с табличкой “Приемный покой” ему на какое-то мгновение показалось, что он поступает не-правильно. Но он тут же отбросил сомнения и постучал. Дверь приоткрылась, старушка в белой косынке спросила, что ему надо.
— Главного врача хочу видеть, — начальственно произнес Григоренко.
— Погоди тут, — сказала старушка и скрылась. Минут через пять на крыльцо вышла пожилая женщина в пальто, поверх которого был наброшен белый халат.
— Вы ко мне? — спросила она и, видя, что Григоренко медлит с ответом, пояснила: — Я главврач.
Григоренко оглянулся по сторонам и тихо сказал:
— Вы должны меня спрятать, понимаете?
Любченко долго молчала, не глядя на Григоренко.
— Чего вы тянете? — с угрозой спросил он. — Сами же говорили, что можете это сделать, или теперь передумали? Тогда так и скажите, обойдемся.
— Приходите сюда, когда совсем стемнеет, — сказала Любченко и вошла в дом.
До полной темноты оставалось не больше часа. Григоренко решил далеко не уходить. Он уже совсем ус-покоился, даже хвалил себя за решительность. Медленно дошел до перекрестка, свернул за угол, прошел до следующего перекрестка, снова свернул. И когда он так трижды обошел больничный квартал, стало совсем темно.
Любченко уже ждала его на крыльце.
— Быстро за мной, — шепнула она.
Они вошли в темный, пахнувший лекарствами коридор. Любченко показала ему на дверь:
— Сюда.
Это был ее кабинет. Справа — маленький письменный стол, на котором стоял телефонный аппарат и тускло горевшая керосиновая лампа. Слева, за ширмой, — клеенчатая кушетка, покрытая простыней. Там, возле кушетки, была вторая дверь. В раскрытой голландской печи тлели угли. В комнате было очень тепло, даже душно. — Раздевайтесь, — сказала Любченко, садясь за стол. Григоренко снял пальто и повесил его на спинку стула. Но сесть он не успел — два дюжих гестаповца уже выворачивали ему руки за спину.
— Господа, что вы делаете? Как вам не стыдно? Здесь больница! — воскликнула Любченко и, встав из-за стола, направилась к двери.
— Шкура! — крикнул ей в спину Григоренко.
Любченко зацепилась за стул, на котором висело пальто Григоренко, оно упало. Глухо стукнул об пол лежавший в кармане пальто тяжелый “кольт”.
Бульдог ногой отшвырнул пальто в сторону.
— Обыщи, — приказал он другому гестаповцу.
— Ого! — сказал тот, показывая “кольт”.
Григоренко сделал попытку вырваться, но получил резкий удар ногой в пах и рухнул на пол, теряя сознание…
Григоренко твердил одно: он болен туберкулезом и, ничего не думая, пришел в больницу, чтобы его по-смотрели и положили на лечение.
— Зачем у больного “кольт”? — улыбаясь, спросил Релинк.
Григоренко пожал плечами:
— Этого барахла валяется сколько угодно.
— Что такое “барахло”? — спросил Релинк у переводчика. Тот пояснил ему значение этого слова. Релинк поднял брови и взял лежавший перед ним “кольт”. Вынул из него обойму, умело отсоединил затвор и по-смотрел сквозь ствол на свет лампы.
— Какое свинское обращение с оружием! — сказал он огорченно и спросил: — Когда вы из него стреляли в последний раз?
— Никогда я не стрелял, я его просто так таскал, на случай, — ответил Григоренко.
— Почему вы явились в больницу так поздно? — спросил Релинк.
— Плохо мне было последние дни, дышать нечем, — жалобно начал Григоренко. — Каждое утро думал: авось отпустит. А сегодня к вечеру почувствовал, ну, прямо умираю, и все.
— Бывает. Туберкулез — болезнь тяжелая, — сочувственно заметил Релинк. — Так… Значит, вы пошли в больницу, и что вы сказали там принявшему вас врачу?
— Что болен и прошу положить на лечение, — ответил Григоренко.
— Именно так и сказали? Припомните-ка получше, а то мы сейчас ваши слова запротоколируем, а мне не хочется предъявлять вам потом обвинение в ложных показаниях. Ну?
— Да нет же, именно так и сказал.
— Хорошо. Зафиксируйте, — обратился Релинк к солдату-протоколисту, сидевшему за пишущей машинкой. Когда пишущая машинка смолкла, Релинк сказал: — С этим эпизодом все. А где вы работаете?
— Постоянно — нигде. Подрабатываю на хлеб где придется, — часы, например, чиню, — ответил Григоренко.
— Часы? — удивился Релинк и, жестом подозвав сидевшего в стороне Бульдога, сказал ему что-то. Бульдог кивнул и быстро вышел из кабинета. — Так… Часы, значит, ремонтировали? — переспросил Релинк и, улыбнувшись, добавил: — Не знал я этого, неделю назад, мои часы вдруг начали отставать на целый час, я их, знаете, вот так потряс, и они пошли правильно.
— Наверное, соринка попала в механизм, — тихо произнес Григоренко.
— Да, да, очевидно… — добродушно согласился Релинк.
В это время Бульдог ввел в кабинет Карлика. Вид у него был страшный: рубашка в крови, все лицо в фиолетовых подтеках.
— Ну-ка, маленький человек, — обратился к нему Релинк, посмотрите-ка на этого господина, не он ли сегодня прятался у вас в будке?
Карлик с трудом приподнял вспухшие веки и посмотрел на Григоренко:
— Он…
— Как тесен мир! — весело воскликнул Релинк. — Тогда скажите нам: кто он, этот человек?
— Мишей его зовут, — тихо-тихо говорил Карлик. — А больше я ничего о нем и не знаю.
— Чем он занимается?
— Когда-то я учил его своему ремеслу. В общем промышлял он, как многие: что достать, что продать, что поменять.
— Ага! — обрадовался Релинк. — Торговец, спекулянт, прекрасно! Что вы можете сообщить нам еще?
— Ничего.
— Спасибо, маленький человек. Уведите его.
— Итак, зовут вас действительно Михаил? — вернулся Релинк к допросу. — А фамилия?
— Григоренко, я же сказал…
— Ну что же, постепенно все проясняется, — самодовольно говорил Релинк, довольно потирая руки. — А у нас такая обязанность — все выяснять. К вашему сведению, мои люди находились в больнице совсем по другому поводу, а случайно напоролись на вас. Главный врач из-за вас закатила моим людям истерику, но, так или иначе, приходится заниматься и вами, и, видите, не зря. Нас очень встревожил сегодняшний случай на базаре. Скажите, зачем вам понадобилось убегать?
— Неохота, чтобы в Германию отправили, — ответил Григоренко.
— Ну, это я понимаю… — согласился Релинк и, подождав немого, отдал приказ увести Григоренко.
Оставшись один, Релинк выскочил из-за стола и начал энергично прохаживаться от стены к стене. С мо-мента, когда Любченко позвонила ему из больницы, Релинк был уверен, что вышел на след большого зверя. Эта уверенность не покидала его и сейчас.
Конечно, легче всего было бы пригласить в кабинет Любченко и на очной ставке уличить Григоренко. Но, во-первых, эта улика может остаться единственной, и она еще не ведет по следу дальше. Во-вторых, на
