Вовка где–то слышал, что язык оленя относится к деликатесам, и решил, что если и радовать нас ужином, то по–настоящему. Заморив червячка и нахохотавшись от воспоминаний об аналогичных курьезах, мы решили отметить это дело как следует, и всей компанией дружно принялись за изготовление чахохбили. На следующий день к нам на базу пришел бригадир оленеводческой бригады Айван. Мы были дружны со всеми ближайшими стойбищами, они нам иногда подкидывали мясо — мы им муку и чай. Поделились новостями, попили чаю. Айван стал жаловаться, что наступила грибная пора, олени очень любят грибы и начинают убегать из стада, их очень трудно собрать, когда они переплывают на другой берег, так как у пастухов нет лодки. Мы заверили его, что он может иногда воспользоваться нашей лодкой, если она не занята в маршруте. Поблагодарив, он подошел к вчерашнему добытому мясу, которое еще не разделанным подвяливалось на вешалах: «Однако, не мой олень — Гришкин», — и поковылял к своему стаду. Мы потеряли дар речи. Олень был действительно убит вблизи Гришкиного стада.
Мы были молоды, здоровы, задорны, в меру игривы, никакой маршрут не мог нас сильно утомить. В этот сезон у нас была лишь одна почти экстремальная ситуация. Внезапно налетевший шторм поднял сильную волну, и наши палатки стало смывать, нам пришлось под проливным дождем и морскими брызгами срочно эвакуироваться почти по отвесным скалам на добрую сотню метров. Тамара поскользнулась, сорвалась и чуть не улетела вниз — спас зацепившийся за скальный выступ рюкзак. С помощью двух веревок мы вытащили ее наверх, совершенно не поврежденную и удивительно спокойную, вероятно, сказалось ее детское воспитание, ведь она была настоящая горянка.
Все лето стояла прекрасная погода. На удивление почти не было комаров. Мы даже иногда загорали. Черный тюль, который должен был использоваться для накомарников, нашел другое очень достойное применение. Мы стояли лагерем рядом с большой наледью. Наши симпатичные девушки с не менее симпатичными фигурами, накрывшись тюлем, прохаживались по наледи как по подиуму, демонстрируя набор своих купальников. Мы со своими «Зенитами» и «ФЭДами», были такие фотоаппараты, изображали прессу. Конец сезона совпал с ходом на нерест лососей — икра ложками, паштет из печени, уха — только из голов. В завершение всего мы в ожидании самолета в Магадан пять суток отдыхали в Беринговском, попивая шампанское, закусывая прекрасной вяленой красной рыбой. Когда мы загорелые и упитанные появились в Управлении, то часто слышали: «Вы на Чукотке были или на курорте?». Нужно честно признаться, что пребывание в Беринговском оставило нас почти без зарплаты. «Отдыхали» мы на отрядные деньги, а рассчитываться пришлось своими, кровно заработанными.
Сезон был очень хорошим, ярким. Я впервые самостоятельно собрал коллекцию кораллов, которые начал изучать. Вскоре после возвращения меня перевели на должность младшего техника–геолога. Я стал учиться заочно на геолого–разведочном факультете Всесоюзного политехнического института. Началась моя действительно геологическая жизнь.
* * *
В один из сезонов у меня в голове, наряду с другими мелодиями бардов, чаще всего крутилась песня Городницкого про то, как женам надоели расставанья… другие мужчины уводят их туда, где суета. «А я иду ничуть не утомленный, брезентом от случайностей прикрыт». В той ситуации главным было не то, что женам надоело, и что их уводят, а та независимость и свобода, с которой меня манил «огонь болот зеленый», а путь мне был всегда открыт. Вскоре после возвращения я понял, что эти фразы застревали в моем мозгу не спроста. В один из вечеров Татьяны очень долго не было, около полуночи я решил пойти к ее подруге Грете Иогановне, чтобы проводить в ночи жену домой. По словам Татьяны, они частенько засиживались по вечерам. Открывшая дверь хозяйка, сильно смутившись, не могла скрыть от меня своего волнения. На мой телефонный звонок она была готова ответить, что Татьяна у нее и скоро придет. На мой приход тут явно не рассчитывали. Я понял, что жены в этой квартире нет, извинился и ушел. Татьяна пришла ближе к часу ночи.
— Не страшно по ночам ходить?
— Да что тут бояться, две улицы перейти, — ответила она, имея в виду, что она шла от подруги. Мы улеглись в постель.
— Ты где была так долго?
— Как где? У Греты Иогановны.
— Я полчаса назад вернулся от нее… — Молчание. Минут через пять всхлипывание.
— Ты каво паря, нюни распустила, — спросил я полустрого, полушутливо.
В ответ рыдания и сквозь слезы: — Яша, дорогой, отпусти меня ради бога. Я полюбила другого.
— Математика?
— Да.
— Не пожалеешь?
— Не знаю.
Я встал, оделся и ушел в ночь. Сел на скамейке у драматического театра — мы жили через полквартала от него. Закурил. Странно! Мне не было обидно, я вроде бы не был опечален. За дочку я не волновался, она была в очень надежных руках — у любящих ее до беспамятства бабушки и дедушки в Киеве. Скорее всего, я не любил Татьяну. Поженились мы больше из–за того, что два года встречались до армии, что этого ждали все знавшие нас магаданцы, что мы как бы дождались друг друга после армии. Пять лет знакомства и три года переписки тоже, вероятно, к чему–то обязывали. Вечером пришел к маме.
— Доставай раскладушку, я у тебя буду жить.
Слезы. Вопросы. Я написал на листке несколько названий книг и объяснил: — Завтра пойдешь, возьмешь эти книги и пальто.
— Ну, как же так сынок? — произнеслось сквозь рыдания.
— Все, разговор окончен, — отрезал я.
Где–то через неделю меня попросила зайти Клара Лазаревна, директор школы, в которой мы учились с Татьяной.
— Ты что же такое учудил, голубчик, — ей было известно только то, что я ушел. Я все рассказал в лицах.
— И что же это бесповоротно? Ты ее не простишь?
— Я ее не виню. Меня попросили отпустить, я отпустил.
— Ну да, ты у нас всегда был логичным. Я поняла, что ты никогда не вернешься.
Я промолчал. Через три года Татьяна подала на развод, потеряв всякую надежду на мое возвращение. Ее вспыхнувшая любовь к математику не прошла — ее просто не было.
* * *
Время шло, я работал и учился, стал опытным практиком — старшим техником–геологом. Росла коллекция моих кораллов, я овладел почти всеми методами их исследования, ориентировался в специальной литературе, к сожалению, в Магадане ее было не так много. Заказывать фотокопии из Москвы и Ленинграда было очень дорого, поэтому мы ограничивались только самым необходимым. Мы готовились к большой и интересной работе по составлению геологической карты Советского Союза в двухсоттысячном масштабе, рассчитанной на два года. Это значит, что мы должны были выяснить, что находится в каждой точке через два километра на определенной территории, взять образец, описать его и нанести на карту. В каждом водотоке, будь то река или еле заметный ручеек, в том же масштабе мы должны были с помощью поискового лотка промыть грунт на золото, взять пробу, описать ее с участием соответствующих специалистов. Составленную карту предстояло защитить в Геологическом комитете СССР. Особый интерес состоял в том, что это было последнее белое пятно на геологической карте страны — район бассейна реки Ясачной, где начиналась моя геологическая судьба.
Больше всего мне нравилось уезжать из Магадана в очередную экспедицию в передовом отряде, который выбирал место для базы и подготавливал ее к прибытию всего состава экспедиции. Обычно это случалось в начале мая, чтобы всей экспедиции, учитывая транспортные и дорожные сложности к июню, добраться до района работ. Одним из таких подготовительных мероприятий было получение лошадей в ближайшем к району работ колхозе или совхозе и перегон их в полевой лагерь. В перегоне вы всегда проходите первый раз по пути, известному только по карте. В такой перегон стремились попасть почти все техники–геологи, которые тоже не могли жить без полевого сезона, люди заболевают «полем» на всю жизнь. Бывают моменты в экспедиции, когда проклинаешь свое появление на свет и клянешься, что никакая сила ни за какие коврижки больше не загонит тебя в тундру или тайгу. Но приходит очередной
