деньги не купишь.
И пусть то и дело ушлые люди предлагают расшириться, сделать по-настоящему крупный бизнес. Собирать тысячную паству во дворцах спорта, на велотреке. Открыть филиалы в провинции, в Америке, наплодить своих клонов…
Не хочу.
12
Напиться бы, мелькает у Веры, когда она расцеловывает на прощание Нестора и увязавшегося за ним сына. Пыталась чмокнуть воздух возле бороды Нестора, но пошатнулась и угодила в рот. Смутилась, хотела отпрянуть. И вдруг… Мягкие губы Нестора прижимаются к ее рту и выманивают Верин язык к себе. И все. Никакого объяснения.
– До встречи! – машет Нестор честной компании и исчезает.
Геркин отец со своей приветливо-молчаливой женой ушел еще раньше, так что остались свои, художники.
Свои…
Панкратов, Валентинов, Горин…
Каждый, по Вериным понятиям, ей чем-то обязан.
Сашка Панкратов месяц жил у нее в Париже. В девяносто первом русские были в моде, и после небольшой коллективной выставки французские тузы решили помочь бедной художнице перезимовать. Буквально думали, что если Вера вернется в холодную Москву, то там либо умрет с голоду, либо насмерть замерзнет. Наивняки.
Хозяин ресторана, которому понравилось, как весело распоясались краски на огромных Вериных полотнах, поселил ее в крохотной каморке на верхотуре и без лифта. Кормил-поил за пару картин, написанных специально для большого обеденного зала.
Кровать в одиночной камере-студии днем убиралась в стену, а ночью занимала все жилое пространство. На широком лежбище спали с Сашкой рядом. Он предлагал полежать более тесно, не как брат с сестрой, но Вера сама не захотела, хотя в тот момент никакого Густава еще и в помине не было.
Когда объявился немецкий искусствовед – поклонник ее живописи, когда предложил персональную выставку в своем Нольдебурге, для которой надо было еще написать много картин, то Вера на работу согласилась, но с пролетарской прямотой предупредила: «Имейте в виду, меня интересует только замужество».
И уже после женитьбы Густав организовал приезд всей троицы Вериных приятелей. Естественно, с ее подачи. Потом уже по своей инициативе сделал персональную выставку Вали Валентинова. На вернисаже сказал вступительное слово, организовал прессу… А тот вон сидит молчком. Терпеливый, как рыбак. Оживился, только когда его личная удочка дернулась: Густав упомянул о галерее, которую он курирует на паях с французским искусствоведом. Оказывается, Валюнчик довольно сносно уже говорит и по-французски, и по-немецки…
А Вере ни один из должников ничего конкретного в России не предложил. Неопределенные проекты, что-то в далеком будущем. Посулы, советы…
Да и до ее отъезда так называемые дружки всегда только присоединялись к ней. На последнем этапе. Она придумывала идею, она и доводила ее до ума. На своей собственной энергии. С чего бы им, сибаритам, измениться…
Юзают во все места…
И тогда, и теперь Вера не сознавалась себе: ей все время приходится платить за то, чтобы не быть одинокой. Не чувствовать себя изгоем.
Только подумаешь об этом, удавиться хочется. Бросала это мазохистское занятие на полпути.
А додумала бы до конца, встала бы на их позицию… Когда услуга сама падает в руки, кто ж ее не подхватит. А если твоя помощь платная, то сперва надо ознакомить человека с ценником за услуги. У каждого должно быть право выбора – пользоваться или нет.
А совесть?
Ну, на чужую совесть рассчитывать…
А Густав на твою может?
Так он муж.
Муж тоже человек…
Поговорила бы так сама с собой, глядишь, длинная мысль смогла бы вытащить занозы обиды, горечи. Но нет… Они застревали в сердце и, как яд, отравляли ее организм.
Напиться, что ли…
Выпить столько, сколько нужно, чтобы мир показался добрым, теплым, у Веры никогда не получалось. Ни разу в жизни. С удовольствием посмакует рюмку-другую, желательно приличного белого вина, и чем холоднее, тем лучше. А больше просто в глотку не лезет. Хорошо хоть, еды тут немного – не объешься до ненависти к себе. И ничего сладкого на столе нет.
Зато есть в мансарде под крышей. Облизнулась, представив, как во рту растворяется сахарный песок, облепивший лимонную дольку, потом полукружье подтаивает в слюне, становится прозрачным, тонким… Картонная банка, подаренная сыном, явно не доживет до Германии. Попрошу Герку купить еще одну…
Завтра – домой!
Уф, придется перед отъездом встречаться с Алексеем. Господи, как же не хочется! Но надо. Больше нечем отплатить за то, что он возится с оставшимися здесь картинами. Или пусть их? Пропадут, и ладно? Все равно почти половина промокла, отсырела…
Случайно потоп обнаружился. Герка тогда в очередной раз поссорился с отцом и отправился ночевать в еще не проданную материнскую халупу. Перед тем как лечь спать, спустился в подвал – проверить, цело ли Верино наследие. Нашел протечку в водопроводной трубе, испугался, позвонил маме – как будто она из Германии может прилететь с бухты-барахты… Да и спасать было уже нечего – неизвестно, сколько тухли тугие рулоны в горячей воде… Реставрация нужна. Такая же, как Данае, которую какой-то псих облил соляной кислотой.
– И мне даже их нисколько не жалко, – пробормотала Вера. Вслух.
Все засмеялись.
– И давно ты, мать, стала такой кровожадной? – погрозил пальцем Валентинов.
Оказалось, компания только что перемывала косточки двум свежим покойникам. Обоим по сорок пять. Первый мужской критический возраст. Диагноз у обоих один и тот же. Алкоголь, женщины – в изобилии, успеха – ноль.
13
– Здесь занято, – в который раз произносит Алексей, отбиваясь от желающих позавтракать именно в этом «Кишмише».
Претенденты на свободное место раздраженно уходили. Чтобы не сердить и официанта, он выбрал вегетарианский салат для Веры и по шашлыку из осетрины для себя, для Геры и Густава. Быстро принесли.
Кушанья стынут. Алексей нервничает – ведь сам заказал на полдень такси для улетающих. Цейтнот. Уже ясно, что спокойно посидеть и поговорить не удастся.
– Ой, извини! Мы с Геркой заскочили в Третьяковку на Крымском. В экспозиции актуального искусства все мои дружки есть… А я… – растерянно, щемяще-беззащитно выкрикивает Вера, чмокает Алексея и тут же пальцем размазывает помадный след на его щеке, не дав бывшему мужу ответить на поцелуй. Пока пробирается в дальний угол стола, длинный зеленый шарф, непонятным, но эффектным узлом завязанный вокруг шеи, цепляется за стул. Вера нервно поддергивает его, и шелковые кисти проезжают по тарелке с салатом. – Черт! Черт! Ну как же не везет! – На ее глаза наворачиваются слезы, горькие и злые.
От жалости к ней Алексей сразу перестроился и аннулировал в памяти ультиматум, который собирался ей предъявить. Но все-таки подробно, с ненужными деталями повторяет то, что Вера и так знает. С добавлением новых, ничего не значащих событий. Рассказывает, ни на что не надеясь и даже без скрытого намека-укола – смирился с тем, что Вера все равно не оценит его труды.
Ее картины и их сын… Чтобы всех их сохранить, он уже столько лет надрывается, сам того не замечая.
