поднимали меч и на братию. Не напрасно, не по домыслу Санкт-Петербургский и Новгородский митрополит Гавриил писал Валаамскому игумену Назарию в XVIII веке: «Не раз меч шведов посекал главы святых отшельников и пламень войны испепелял мирные их куши, святильник монашества едва мерцал. Страшный 1611-й год, казалось, кровью угасил его навсегда. Но прошло сто лет, и мощным манием Великого Петра он вновь возжжен на святых горах». Эти печально-торжественные строки владыки являют собой как бы квинтэссенцию монастырской истории от времен древних до начала XVIII века.
Конечно, возникает вопрос, как же так вышло, что пограничный монастырь не стал крепостью, как, скажем. Соловецкий или та же Троице-Сергиева лавра, выдержавшая длительную польскую осаду? А вышло просто.
Заповедано было от отцов-основателей Сергия и преемника его Германа: пуще зеницы ока хранить Господню заповедь «не убий». Никогда не брали меча в руки, не возводили фортеций. Заметив с колокольни или с мыса какого дружный мах галерных весел и крестоносные паруса, поднимали в обители тревогу, истошно гудел набат. Замирали сердца обитателей монастырских в преддверии несчастья. Инок — человек прежде всего, и сжимается ретивое от предчувствия смертельной муки. Возникала нервозная суета. Образа, образа святые уберечь от супостатов, и мощи угодников, и ризницу бы надо, и рухлядишку какую-нибудь. Да разве все спасешь?! Уж хоть бы святыни уберечь. Ведь все, все порушат злодеи свейские, ничто наше им не свято. И устремлялись в леса, подальше от стен монастырских, авось, не отыщут, не надругаются, не лишат живота. Но находились и такие, кто не суетился, не убегал заполошно в лес, а, взяв святой образ в руки, покорно, с молитвой шел навстречу смертельной опасности, пытаясь увещевать, остановить, образумить заморских разбойников. И лилась тогда иноческая кровь, обагряя собой землю сию. Так было, было…
Спустя время выжившие печально возвращались на пожарище, дивясь мученическому мужеству убиенных. Служили панихиды. И более укреплялись в вере и праведности избранного поприща. Потом звенели топоры, пилы, стучали молотки, трудами своими возводили обитель заново, а спустя какое-то время все это повторялось вновь. В особенности много несчастий принес Валааму конец XVI века. По Приладожью прокатилась тридцатилетняя Ливонская война. Обитель разорялась в 1578, 1581 и 1595 годах; не успевали оправиться от очередного погрома, как накатывался новый. Сколько мужества, упорства, веры в предначертанность своей миссии нужно было иметь, чтоб не бросить все и не уйти с островов навсегда. Не уходили. Вплоть до 1611 года.
Но не только несчастья сваливались на головы насельников валаамских, были и периоды процветания обители. Еще какого процветания! Особенно довольственным было время правления последних Рюриковичей, государей необычайно набожных: Василия III, Иоанна Грозного, Феодора Иоанновича и даже краткое правление Бориса Годунова, даровавшего монастырю прекрасный московских мастеров работы колокол. По писцовым книгам 1500 года значилось, что монастырь владел 217-ю обжами пахотной земли, лесными угодьями, покосами. 587-ю дворами крестьянскими в районах северного Приладожья. В крепости Корела у монахов был свой большой дом с часовней, на берегу Кандалакшского залива Белого моря владели соляной варницей, дававшей по тем временам изряднейшие доходы, и рыбными ловлями там же. Была в те поры у иноков валаамских и богатая казна, и драгоценная церковная утварь. Достаточно сказать, что в финляндском городке Куопио, в православном музее, до сей поры хранится в качестве бесценного экспоната кусок подвенечной парчи, дарованной монастырю Иоанном Грозным и шитой собственными руками тетки царя княжны Ефросиньи Старицкой. Владела обитель богатой библиотекой. Нашлись в числе братии превосходнейшие переписчики, велась летопись. Все пошло прахом в 1611 году.
Глава 2
Смутное время. Иссякла династия Рюриковичей. Необъятная смута охватила Московскую Русь. Предательство и распри боярской олигархии, правление царей-временщиков Бориса Годунова и Василия Шуйского. Польская интервенция: вселенский разбой и абсолютное крушение всяческой морали. Боярские кланы, а с ними авантюристы всех мастей то отшатываются к одному самозванцу, то к другому, то перекидываются на сторону государственную. И все делят, кромсают, рвут на части истерзанную, залитую кровью и заволакивающуюся дымом пожарищ Русь.
И вот в этом необъятном хаосе дошло до того, что обратились за военной помощью к заклятым врагам своим — шведам. Надо же было додуматься! В чьей безумной голове родилась эта идея? Мол, хорошие вояки, они и помогут. Они и помогли, но не избавиться от польского нашествия, а освободиться Московской Руси от своих северо-западных пределов, от выхода в Балтику. Поначалу даже и помогали всерьез. Отменный воевода, человек чести и доблести — Василий Скопин-Шуйский, племянник бездумного царя Василия Шуйского, поначалу совместно со шведами повел успешные действия против поляков. Польские военачальники почувствовали силу воинского таланта молодого русского воеводы. А было ему всего 23 года. (Кстати, достойный пример того, что не всегда молодо — зелено, добавлю — если талантливо. Александру Невскому 15 июля 1240 года тоже едва исполнилось 20 лет.)
Но нашлись мерзкие уста, нашептавшие в разверзтые для сплетен уши бездарного дяди: «Племянничек-то на трон метит, смотри, не прозевай». В 1610 году на дядином щедром пиру племянник был отравлен. Дядя с трона вскорости слетел тоже, и началась тогда вовсе беспредельщина. Тушинский вор обложил Москву. Русь агонизировала.
А в это время в горделивом Стокгольме на трон взошел новый король Густав Адольф. Правитель дальновидный, претенциозный и коварный. И вот тогда по недолгом размышлении у него рождается решение: прекратить оказывать русским помощь своими войсками, пришла пора использовать беспросветную ситуацию на Руси в свою пользу, пора наносить удар в спину. И удар был нанесен. Сокрушительный.
Командующему в Московии шведскими наемниками маршалу Якобу Делягарди отправляется секретный королевский указ. И оружие свое шведы оборачивают вспять. Осаждаются Изборск, Псков, Орешек, Корела. Псков, правда, устоял. А Новгород взяли предательством: вошли обманом, как союзники. Ворота города были настежь. Ночью обнажили мечи. К утру город пал. Девять месяцев стоял в осаде беспримерный крохотный Орешек. Взяли, когда в крепости не осталось никого в живых.
Кусок такой отхватили у московитян, что, казалось, можно подавиться, но ничего, справились, переварили. Переукрепили Орешек, переименовав в Нотебург, заложили на Неве в устье Охты Ниеншанц и в 1617 году вынудили молодого Михаила Романова и недальновидных его советников подписать унизительный Столбовский мирный договор. Берега Финского залива, Невы, северной Ладоги становятся землями шведского королевства. «Выдавливается» из этих земель не просто русское население — попирается православие. Не только русские, десятки тысяч корел уходят за ними вослед в тверские пределы. И по сей день в северных районах Тверской области существуют целые корельские деревни. Уходили не столь от шведа, сколь от лютеровой ереси, уверенные, что наиглавнейшее дело — сохранить веру отцов своих.
Официально считается, что Корела крещена была в 1225 году. Это официально. На деле же вразумляли корел долго. Валаамская братия в XVIII веке сетовала, что каждое новое поколение приходится крестить сызнова. А то окрестятся, но потом опять скатываются в язычество и в священные рощи ходят втихомолку, и даже капища кое-где сооружают. Но к XVII веку основная масса народа корельского стояла прочно на православии.
Валаамская обитель в 1611 году была разорена до основания. Не пощадили делягардовы молодцы и братию. Очень немногим удалось спастись. Пал от рук шведов и сам отец игумен Макарий. Впрочем, участь живых была мало завидней участи павших.
С трудом великим, осенней Ладогой, подолгу пережидая на западных островах лихое штормовое ненастье, добрались до берегов южных. Долгих шесть лет! Шесть лет скитались по разоренному приладожскому краю, Бог весть как добывая пропитание и всегда временное и ненадежное пристанище. Пока, наконец, не нашли себе приюта в заштатном монастырьке Святого Василия Кесарийского, вблизи Старой Ладоги. Смиренно приняли свою участь изгоев, печалясь и поминая в молитвах павшую братию и любезную их измученным сердцам разоренную обитель. Терпеливо ждали, невесть на что надеясь. В 1618 году срубили сами для себя церковь, освятили в честь Преображения Господня, стали в ней служить. Только наименование храма, Спасо-Преображенский, да воспоминания связывали с недавним прошлым.
