— Уасо[5], — гордо заявил Чичо.
— В таком случае тебе ничем не грозит посещение «Ла-Монеды», — заключил дядя. — Даже если бы уасо захотел остаться здесь, ему этого не разрешат. Пойдем, Чичо, а то, чего доброго, сеньор капитан не поверит тебе, ведь уасо народ смелый.
Чичо с вызовом посмотрел на капитана и решительно шагнул в ворота. Офицер, пропустив гостей вперед, поспешил за ними, давая на ходу объяснения:
— Этот двор называется Апельсиновым, здесь был когда-то апельсиновый сад, а вот этот — Мраморным, здесь стоят два орудия времен войны за независимость — одно из них называется «Сердитое», другое — «Молния». Дворец был построен знаменитым итальянским архитектором Джоакино Тоэской, который прибыл к нам во второй половине XVIII века. Тоэска строил дворец двадцать пять лет и закончил его только в 1805 году, за пять лет до начала войны за независимость. Здание предназначалось для монетного двора, отсюда его название «Ла-Монеда». Только в 1846 году при президенте Мануэле Бульнесе «Ла-Монеда» была превращена в резиденцию правительства. Но старое название за нею сохранилось.
Офицер предложил гостям подняться вверх по парадной лестнице на второй этаж, где жил, работал и принимал посетителей президент республики.
— Налево от нас, — продолжал он давать объяснения, — личные покои президента — его кабинет, помещение его секретарей, зал «Булл», где он обедает в кругу своих приближенных. Эта дверь ведет на балкон, выходящий на площадь Конституции. Ею пользоваться имеет право только президент. С балкона он обращается в дни национальных праздников и больших политических событий к народу. А этот коридор ведет в Красный зал. Он, как видите, украшен портретами всех наших президентов. Здесь устраивают государственные банкеты. Из Красного зада можно пройти в Зимний сад и в зал Тоэски, где президент принимает послов. Далее расположен зал, в котором заседает Совет министров. А эта лестница ведет в Апельсиновый двор.
Через массивные ворота капитан провел гостей на площадь Конституции. Она была заполнена гуляющими горожанами. В центре помещалась эстрада, на которой духовой оркестр полиции играл бравурные марши, вальсы и куэки[6].
Альенде церемонно поблагодарили капитана за оказанное им внимание и распрощались с ним. В этот момент раздался оглушительный пушечный выстрел.
— Ровно двенадцать часов, полдень, — объяснил мальчикам дядя Рамон. — Это стреляет старая крупповская пушка времен Тихоокеанской войны, установленная на холме Санта-Люсия. По этому выстрелу мы сверяем наши часы, прекращаем работу и идем обедать. А теперь, дети, я приглашаю вас к себе в муниципалитет.
В муниципалитете, двухэтажном небольшом здании, расположенном неподалеку от «Ла-Монеды», дон Рамон показал племянникам свой кабинет, стены которого были увешаны старинными картами и гравюрами.
— А вот, — сказал он, указывая на грамоту, украшенную разными печатями и витиеватыми подписями и вставленную под стекло в золоченую рамку, — президентский декрет о назначении вашего деда Рамона Альенде Падина начальником санитарной службы чилийской армии во время Тихоокеанской войны.
Когда началась война, 14 февраля 1879 года, Красный Альенде был депутатом парламента. Он отказался от депутатского мандата и ушел добровольцем на фронт, где сражался в рядах знаменитого 7-го линейного полка, которому пришлось участвовать во многих кровопролитных схватках. Потом он был назначен начальником санитарной службы армии, но, как сказано в президентском декрете, «без права на получение жалованья», то есть он выполнял свои обязанности совершенно безвозмездно.
С окончанием войны дон Рамон оказался без каких-либо сбережений и, чтобы прокормить свою большую семью, был вынужден принять заем, предложенный масонской ложей.
Война нелегко далась Красному Альенде. Он умер, едва достигнув сорокалетнего возраста. Его хоронили с большими почестями. Гроб несли министры, среди них два будущих президента республики — Хосе Мануэль Бальмаседа и Рамон Баррос Луко. На похороны пришли делегации рабочих, молодежных клубов, масонских лож, депутаты, сенаторы, представители суда, генералы, врачи. Надгробную речь произнес лидер радикальной партии Энрике Мак-Ивер. Он говорил о бескорыстном служении Рамона Альенде Падина интересам родины и народа и сказал, что память о нем будет жить, пока люди будут бороться за великие идеалы свободы и справедливости.
— Патриотизм вашего дедушки, — продолжал дон Рамон, — отметила и газета «Меркурио». Тогда она выходила в Вальпараисо и придерживалась весьма прогрессивных взглядов. Теперь же она, впрочем, как и многие либералы 80-х годов, стала прислужницей пелуконов. Да, в политике люди с годами становятся консерваторами, только не от житейской мудрости, а от трусости и эгоизма, которые берут над ними верх. Будем надеяться, что этого не случится ни с нами, когда мы постареем, ни с вами, мои племянники, когда вы повзрослеете.
Отдохнув в кабинете мэра и выпив кофе, Альенде направились к парламенту, зданию в псевдоклассическом стиле, утопающему в зелени. Служители любезно согласились по просьбе мэра открыть залы заседаний палаты депутатов и сената, чтобы дон Рамон мог показать племянникам кресла, в которых сиживал их знатный дед, представлявший в течение восьми лет в палате депутатов, а затем в течение четырех лет в сенате радикальную партию.
Посещение парламента дало повод дяде пуститься в новые пространные воспоминания о дедушке Рамоне. Он вспомнил его прозвище Красный Альенде, которым наградили деда за его радикальные взгляды, а также и потому, что он был огненно-рыжий. Дон Рамон был заядлым антиклерикалом, он выступал за отделение церкви от государства, за секуляризацию кладбищ и актов гражданского состояния, за светскую школу. Попы его отлучили от церкви и предали анафеме, но это его мало беспокоило. Защищая свои идеалы, он издавал газеты «Путеводитель для народа» и «Долг», организовал первую в Чили светскую школу «Блас Куэвас» (был такой известный в Чили просветитель в XIX веке, которого преследовали церковники). Народ его поддерживал, об этом свидетельствует его неоднократное избрание в парламент.
Но Красный Альенде был не только передовым для своего века общественным деятелем, он был известным врачом, первым в Чили обратившим внимание на социальные аспекты медицины, на связь эпидемий и смертности с антисанитарными условиями жизни людей. Эти взгляды он изложил в своей работе о причинах эпидемий тифа среди бедных слоев населения, опубликованной в 1865 году. Его стараниями был открыт первый родильный дом в Сантьяго. Правительство, учитывая заслуги доктора Рамона, назначило его президентом Совета по вопросам санитарии, а потом и президентом Совета народного образования. И на этих постах он не получал жалованья.
Выйдя из здания Национального конгресса, дон Рамон повел родственников в парк имени президента Бальмаседы, друга Красного Альенде.
Хосе Мануэль Бальмаседа был избран президентом в 1886 году. В то время англичане владели селитряными разработками на севере Чили, в районе города Икике. Главным владельцем чилийской селитры был англичанин Томас Норт. Посетивший север Чили в конце XIX века русский дипломат и путешественник А. С. Ионин писал в книге «По Южной Америке»: «В Икике есть свой король. Короля этого зовут королем пустыни или скорее королем селитры; его фотографии продаются во всех магазинах, с изображением королевской короны наверху, имя ему полковник Норт».
Бальмаседа предпринял попытку национализировать селитряные копи — главное в то время богатство страны. Но против него восстали чилийские банкиры и дельцы, находившиеся в тесной связи с английским капиталом. Эти пелуконы, имевшие большинство в конгрессе, привлекли на свою сторону ряд реакционных военных, заручились поддержкой церкви. Они устроили мятеж в Сантьяго, пытались захватить президентский дворец и убить Бальмаседу. Это им не удалось. Тогда они образовали мятежную хунту во главе с капитаном военно-морских сил Хорхе Монттом. Хунта, опираясь на военные корабли, захватила богатые селитрой северные районы Чили.
В стране началась гражданская война. Мятежникам оказали помощь английские и германские капиталисты, заинтересованные тогда больше американских в эксплуатации природных ресурсов Чили. Подлинным «стратегическим мозгом» заговора стал прусский капитан Эмиль Кернер, бывший профессор артиллерийско-инженерной школы в Шарлоттенбурге, работавший по найму в Чили в качестве военного специалиста. Он перебежал к мятежникам, получил от них чин генерала и стал фактическим руководителем
