некоей статуи. Один из претендентов, желая победить нечестным путем, усыпал все поле острыми шипами. Он подковал копыта своего коня железными подковами, а заодно и оставил для него тропинку. Между тем, двое простых юношей, не отличавшихся особой силой, решили померяться между собой на том же поле — добежать наперегонки до статуи. Оба жестоко изранили себе ноги. Но один, раненный легче, кое-как залечившись к утру, решил еще раз побежать к статуе — во время скачек. Скачки начались. Хитрец, разбросавший колья, обошел всех соперников, кони которых налетели на шипы. Но все же он не один пришел к цели. Юноша, жаждавший добыть себе честь и славу, невзирая на насмешки народа, пустился бегом вместе со всадниками. Он нашел чистую дорогу по краю поля — и пришел к мете вторым. Всадника- победителя было провозгласили королем. Но его соперники поняли обман, увидев подковы его коня. Немедленно коварного честолюбца низложили, приговорили к смерти и разорвали лошадьми. Победителем невольно оказался пеший юноша. Его, перехитрившего хитреца, прозвали Лешком и возвели на княжеский стол. Лешко правил своими подданными щедро и разумно. Он велел сохранять обок своего трона прежнюю свою простую одежду — в напоминание себе и будущим королям.
Далее начинается история его сына — «Лешка III». О «Лешке II» не говорится, по сути, ничего, кроме описания вступления на престол. В то же время в связи с «Лешком III» повествуется о ратных деяниях, как и в связи с «Лешком I». Это наводит на мысль, что Кадлубек искусственно разделил надвое вторую версию предания о Лешке.
Последний Лешко якобы противостоял самому Юлию Цезарю (первый, как мы помним, — Александру Македонскому). В трех битвах с римлянами Лешко одержал победу. Понеся тяжелые потери, Цезарь вынужден был примириться с поляками и выдать за Лешка свою сестру. В приданое Лешко якобы получил Баварию. С Юлией, женой Лешка, связывается основание Любуша и Люблина (у Богухвала — Волина). Поскольку римский сенат осудил Цезаря за договор с поляками, то Бавария осталась за Римом. Тогда Лешко прогнал от себя Юлию, оставив ее сына Помпилия (Попеля), а княгиней провозгласил свою наложницу. По версии Богухвала, он имел нескольких жен и наложниц, от которых породил поименно перечисленных два десятка сыновей. Все это искусственно вписанные в великопольское предание основатели древних крепостей Полабья и Поморья. Богухвал вообще уделяет немало внимания обоснованию прав польских королей на эти земли.
Литературный вымысел в сведениях хроник о Лешке совершенно очевиден. Это и Александр с Цезарем, побеждаемые доблестными и хитрыми поляками. Это и значительная часть мудрых высказываний, списанных Кадлубком из античных источников. Это и описания битв, созданные по тем же образцам. Кадлубек, в общем, и не стесняется своего метода, простодушно и в то же время многословно приводя античные параллели к создаваемой им польской истории. Несомненный вымысел, основанный на простом созвучии, — основание женой Лешка, якобы Юлией, двух польских городов. Разнобой через всю Великую Польшу «Люблин — Волин» весьма показателен. Такой же фантастикой кажется и история с временным покорением Баварии.
Что же остается на долю древнего предания? Немало. Во-первых, это древние мотивы, связанные в первую очередь с «Лешком II». Здесь мы видим выборы князя на вече. Судьба выбора доверяется состязанию — скачкам к статуе, то есть идолу языческого божества. Конь у древних славян являлся священным животным, и в разных преданиях он не раз выступает как вестник богов, указывающий на будущего вождя. Вспомним в этой связи чешского Пржемысла. Впрочем, здесь скачки выявляют подлинно достойнейшего — пешего победителя. Человек же, попытавшийся обмануть высшие силы, обличается подковами на копытах собственного коня. В языческую эпоху символизм этого эпизода был вполне ясен для слушателей. Конь все равно выступает как вестник небесной воли. Пржемысл вспоминается и в связи с простой одеждой Лешка, которую он велит сохранить у трона. Обычай оказывается довольно распространен в западнославянских землях. Смысл его тоже ясен — напоминать в годы упрочения княжеской власти о ее выборном происхождении.
К древнему преданию явно восходят и общие мотивы обеих версий. И «Лешко I», и «Лешко II» — люди простого происхождения, опять-таки как и Пржемысл. Это отражение той же выборности князей, еще сохранявшейся в VIII в. и в Чехии, и в Польше. «Лешко I» обретает власть, а «Лешко III» доказывает право на нее одинаково — военными победами. Враг, как бы то ни было, в обоих случаях наступает с юга. Называемые Кадлубком географические названия, особенно упоминания мораван, заставляют видеть в этом какую-то реальность. Но для того, чтобы лучше разобраться в ней, следует определиться с хронологией событий.
«Попель I» и «Попель II» Кадлубка и Богухвала — такие же искусственные дубли, как и «Лешки». Первому из этих «королей» приписаны положительные качества фольклорного прообраза, второму — отрицательные. После Попеля, как известно уже Анониму Галлу, на престол вступил Пяст, основатель династии Пястов. Исходя из этого, начало правления «исторического» Лешка следует относить к последним десятилетиям VIII в.
Это подтверждается еще одним преданием, которое ввел в средневековую литературу Богухвал. Во вводной части его труда появляется родоначальник поляков («лехитов») — Лех. Имя Лех (Lech) — сокращенная форма от Lestek, Лешко.[2047] Оба эти имени на самом деле никак, кроме созвучия, не связаны со словами «ляхи», «лендзяне». «Лехиты» же в этом случае — буквальное отражение названия поляков «лешковичи». Итак, предание о Лехе — еще один вариант предания о Лешке.
Для Богухвала, впрочем, Лех — уже именно родоначальник поляков. Он, соответственно, соотносится с далекими временами происхождения славян, выводится с Дуная, из Паннонии. Его отец, «пан», — хронист понимает это как личное имя и производит отсюда «Паннония», — произвел на свет будто бы трех сыновей. В братья Леху подводятся герои преданий других народов — Чех и Рус. Тем самым Богухвал, как и русский летописец, рисует по-своему картину славянского братства, чуждую Кадлубку.
Самая ценная часть предания о Лехе — заключительная. «Лех со своим потомством, — повествует хронист, — идя по широчайшим рощам, там где было Польское королевство, пришел к некоему месту с весьма плодородной почвой, изобилующему рыбой и дикими зверями, разбил там свою палатку, намереваясь построить себе и своим первое жилище, и сказал: “Будем вить гнездо”. Вот поэтому это место вплоть до настоящего времени называется Гнезно».[2048]
Это один из редких в польских хрониках образчик неискаженного народного предания. Конечно, едва ли «все так и было» — но в народной памяти XIII в. именно так. Кстати, название великопольской столицы она толковала вполне справедливо. Основание «гнезда» — Гнезна на горе Леха определенно связывалось с этим персонажем искони. Исходя из этого, и можно определить «историческую» основу предания о Лешке.
К концу VIII в. неукрепленное поселение на горе Леха превращается в настоящий град. Основание его примерно, с большой долей условности, датируется 775 г. Гнезно окружал земляной вал на деревянной основе. Град, как и Кенджино в Поморье, делился внутренней линией вала на две части. В одной помещалось капище, в другой — резиденция князя с дружиной. На площади града располагались наземные избы-срубы с каменным очагом в центре. К югу, под валами, лежало неукрепленное село, жители которого могли найти убежище в крепости.[2049]
Таким образом, возникновение Гнезна как града вполне укладывается в родословную «Лешковичей». Исторический прототип «короля Лешка» и «Леха» мог построить крепость на горе в междуречье Варты и Вислы. Впрочем, само устройство крепости говорит против того, чтобы считать Лешка единовластным «королем». Жесткое разделение «светской» и «священной» зон свидетельствует о разделении и властей. В полянском племенном союзе, который начал складываться вокруг Гнезна, военный вождь (князь? воевода?) на первых порах делил власть с верховным жрецом (князем? владыкой?).
Какая же внешняя угроза вызвала сплочение полян вокруг нового града и его основателя — выборного вождя по имени Лешко? Как мы помним, враг наступал с юга. Поляне подвергались нападениям со стороны самых разных племен, более сплоченных и живших к югу и к юго-западу. Не исключено, что все античные красоты потребовались Кадлубку прежде всего для одной цели — затушевать реальную
