зашевелились отвратительные белые личинки. Брэйдачин швырнул в Моргас свою скалку, но Моргас, даже не обернувшись, отбила ее, и та закатилась под стол. Ферн пыталась не поддаваться панике, но, бормоча ответное заклинание, едва не срывалась на крик, когда эти личинки стали вбуравливаться ей под кожу. От ее магии скрючившиеся личинки одна за другой попадали на пол, но после них остались кровоточащие ранки. Ферн старалась создать вокруг себя защитное поле, ругая себя за то, что не сделала этого раньше. Чары Моргас становились все сильнее. _«Сангуэ_люавэб_дуум_люавэ_инвар»,_ - шептала она. Кровь, выступившая из мелких ранок Ферн, потоком хлынула на пол. У Ферн подкосились ноги, и она упала — перед глазами поплыли круги, и сил сопротивляться больше не было…
Пытаясь подняться, она краем глаза увидела Негемет, любовно прижавшуюся к ногам своей хозяйки. Ферн почувствовала, как ее охватывает отчаяние. И тут кошка, сверкая глазами, вцепилась острыми зубами в лодыжку Моргас. Ведьма закричала, скорее от гнева и удивления, чем от боли. Она отпрянула, споткнулась о кошку и, теряя равновесие, выронила голову. Заклинание, оборвавшееся на полуслове, не возымело действия. Голова, оскалившись, подскочила к Ферн, но та уже немного пришла в себя и теперь при помощи магии быстро восстанавливала силы, наполняя себя чистой энергией. Вскочив на ноги, она схватила голову за волосы.
— Люк! Нож! — закричала Ферн. Люк резким движением толкнул к ней оружие, и она схватила нож.
Моргас замерла на месте, уставившись на кошку.
— Ты предала меня, — ошеломленно сказала она. — Ты… — Она вдруг вспомнила, как провидица говорила ей, что душа Морган поселилась в каком–то другом месте, не на Дереве. — Морган!
— Это ты, Моргас! — сказала Ферн, держа голову, которая рычала и скалилась от злости. — Это твоя голова. У тебя было достаточно времени, чтобы убедиться в этом. Теперь все кончено. Ведь эта голова не была омыта водами Стикса.
Королева–ведьма подняла руку и произнесла слова заклинания. Но на этот раз она опоздала. Ферн покрепче ухватила голову и вонзила нож ей в глаз. Он вошел легко, как в масло, на секунду задержался, встретив на своем пути мускул или сухожилие, и проткнул мозг. Вопль, одновременно вырвавшийся из двух глоток, моментально оборвался. Алый фонтан брызнул на грудь Ферн, и кровавый сок Дерева, стекая по волосам, тяжелыми каплями застучал по полу. Рана не затягивалась. Какое–то время казалось, что Моргас еще живет: подрагивающее горло издавало булькающие звуки, скрюченные пальцы в беспомощной злобе царапали пол, неповрежденный глаз гневно уставился в одну точку.
Спустя какое–то время, показавшееся Ферн вечностью, Моргас дернулась и замерла, а выражение злости и удивления, застывшее на ее лице, сменилось страдальческим оскалом. Ее напряженное тело обмякло и съежилось, моментально превратившись из предмета гордости могущественной колдуньи в кучу костей и плоти. Живительная мощь Дерева больше не питала ни ее, ни плод. Голова в руках Ферн начала распадаться. И труп Моргас немедленно поддался тлению, разложился за считанные секунды, позеленел и высох, оставив на полу горстку хрупких костей, моментально рассыпавшихся в пыль. Одежда, которая была на ней, тоже обратилась в тлен. Кошка–гоблин неторопливо подошла к кучке праха, бывшей недавно ее повелительницей, и, фыркнув, ударила по ней когтистой лапой, разметав останки по полу. Последние атомы Моргас были рассеяны по каменным плитам, унесены сквозняком и развеяны по ветру, не над полем битвы, как ей бы того хотелось, а среди кухонной утвари ее злейшего врага. Негемет подняла голову и посмотрела на Ферн долгим странным взглядом, значения которого Ферн не поняла, и выскользнула на улицу.
Больше ее никогда не видели.
Люк встал, морщась от боли в обожженной груди. Он подошел к Ферн и молча обнял ее, перепачкав свою рубашку ее кровью.
— Вы знали, что так случится?
— Нет, — ответила Ферн. — Я только надеялась.
— Вы ранены…
— Вы тоже.
Лугэрри вылизывала опаленную шкуру, Брэйда–чин подошел к кучке пыли, бывшей когда–то Моргас, и наступил на нее ногой.
— Туда тебе и д'рога, — презрительно фыркнул он. — Межну пр'чим, — добавил он, обращаясь к Ферн, — девонька, не м'гла бы ты в слендующий раз устраивать эти побоища не в доме — очень уж мне это не по ндраву.
Он подобрал валявшийся нож и сунул его в ящик стола. Разложившийся плод невыносимо смердел. Будто лунатик, которого только что разбудили, вошел Ходжекис.
— Госпожа Мордаунт, — бормотал он. — Где госпожа Мордаунт?
— Она ушла, — сказал Люк, — и больше никогда не вернется. На вашем месте я бы взял такси и поехал домой. Немедленно. Тем более что путь неблизкий. — И по привычке добавил: — Пусть запишут вызов на счет Каспара Валгрима.
— Они всегда так и делают.
— От что нам с'йчас нужно, дык это виски. Им и нечисть отгонять х'рошо, и раны врачевать, — сказал гоблин.
— Это ожоги–то? — спросила Ферн.
— Да все что хошь. — Он принес виски. Уж он–то очень хорошо знал, где оно хранится.
—
Каспара Валгрима, работающего за компьютером в своем кабинете, внезапно накрыло странное ощущение, будто Время расслоилось. Очнувшись от секундного замешательства, он обнаружил, что разбил свой стакан с вином. Он озирался вокруг, словно не понимая, где находится. Воспоминания о последних неделях или месяцах были начисто стерты из его памяти. Его взгляд упал на мерцающий монитор компьютера. Каспар принялся лихорадочно просматривать данные о компании, которую сам же выдумал. Он видел, что в последнее время в дело были вложены огромные суммы денег, принадлежавших банку и его клиентам. В ужасе Каспар просматривал счета и отчеты и не верил своим глазам — деньги после незаконных сделок исчезали и появлялись, уходили, словно в песок. Каспар никогда в жизни не совершил ни одного правонарушения и теперь, когда перед глазами было доказательство его собственного злодеяния, впал в панику. Он будто очнулся от кошмарного сна, но кошмар не закончился с пробуждением. Тут и там мелькало имя Мелиссы Мордаунт, но кто она такая, Каспар не знал. И вдруг из глубин его памяти всплыло женское лицо с птичьими чертами, длинноволосая гарпия, которая таяла, превращаясь в черную, как вороново крыло, богиню, ласкающую его шелковистыми пальцами и уносящую в темный рай…
В Рокби магический заслон на решетке чердака замерцал и исчез. Кэл принялся недоверчиво ощупывать дверь и принюхиваться, пытаясь вычислить источник возможной опасности. Но все было спокойно. И тут он понял, что означало это спокойствие. Моргас, его мать, которая мучила его всю жизнь, начиная с рождения, которая сделала из него чудовище и наказывала его за это, которая превратила его жизнь в пытку, была мертва. За свешивающимися патлами волос и под слоем грязи выражения его лица видно не было, но в глазах отразилась то ли душевная боль, то ли тоска по этому чувству, которое он, как ему казалось, не мог испытать. Тогда он подумал о Ферн, пытавшейся открыть двери его темницы, вспомнил, как она просунула руку сквозь магический заслон. Он попробовал разорвать сковывающие его цепи — мускулы вздулись буграми, и лицо покраснело от натуги. Кэл наполовину принадлежал к волшебному роду, поэтому долгое заточение не ослабило его. Цепи трещали, звенья скрежетали под его напором. Наконец кольцо, которое приковывало цепь к стене, лопнуло. Его ноги были свободны! Еще минута ушла на то, чтобы сорвать цепи с рук. Запястье и лодыжку все еще сковывали кандалы, и кусок цепи, волочась по полу, довольно громко бренчал, но Кэл решил, что этим он займется позже. Он бросился к решетке и вцепился в ее прутья, пробуя разогнуть их. На это требовалось много времени, но уж времени–то у него было предостаточно. Его сила, не в пример душе, была больше, чем у обычного человека, и очень скоро несколько прутьев расшатались и погнулись. По потолку побежала трещина. Спустя два часа Кэл разогнул прутья настолько, что смог протиснуться в образовавшийся проход. Очутившись с другой стороны, он с наслаждением потянулся, на всем его теле мускулы заиграли и снова обмякли. Когда он крадучись пробирался по чердаку, цепь, волочившаяся за ногой, звенела, бесцеремонно нарушая тишину дома, а исходившее от Кэла зловоние предупреждало о его появлении за несколько метров. Но в доме без призраков было пусто, и за вырвавшимся на свободу узником никто не следил.
