Дневники 1923-1925

нет.

Людмила, Зинаида, Серафима: ложь, белое… разложение всех дураков помещиков Леонардом. [Они] a trois[12]: в несколько месяцев разложили все общество (Париж, но ведь со временем везде будет, как в Париже). Moulen rouge — купец задает вопрос. Занятно: и мать [задает] их, женщины: Лида, на этом фоне мать.

Обыкновенный русский революционер («Сергей») отказывается от личной жизни, потому что совестно жить для себя самого, когда вокруг столько несчастных. Он душу свою убивает за них, отказывается (временно) от себя самого до тех пор, пока не изменит силой своей воли условия жизни этих несчастных (убить царя).

Но что будет, если состояние отказа от личной жизни (смерть души) возведется в принцип бытия, сделается обязательным. Тогда этот морально живой человек станет тупым, непременно жестоким (убийцей духа), а революционером станет тот, кто хочет жить лично (Алексей Федорович Каль (Леонард), доктор философии, Аристотель и музыка, не музыкант, но историк музыки, не художник, но живет, как художник, обезьяна, преследующая Михаила Алпатова).

Михаил — Эрос, Леонард — Пол, один девственник, другой распутник. Леонард нравится Лидии, потому что реален. Вот что: художник (Михаил) тоже отказывается от какой-то личной жизни, как и Сергей (Леонард ни от чего не отказывается). Разговор у Леонарда с Михаилом о болотных конев. сапогах и об охотничьих из рыбьего пузыря. Художник непременно аскет (Минин), а Леонард под художника.

15 Декабря. Пороша легенькая, как мука рассыпана, и мороз небольшой, а небо светлое, и солнце всходит — от зари свет на полнеба и от луны. Ну никак не распознать — весенний заморозок или зазимок. Так все рассветало и рассветало и так блестело — на каждой елочке рождество! Потом начало склоняться солнце к закату, и небо зацвело на другой стороне, а середины дня так и не было. Вот поэтому только и можно было догадаться, что не февраль: слишком день короткий, всего семь часов.

^{<На полях:> Начередила лисица. В такие дни крепнет мужество, собирая силы на последнюю схватку со смертью, чтобы перекинуть жизнь на ту сторону.}

^{Сверкают верхушки деревьев, и как солнце всходит, сверкают донизу.}

Попробую работать над романом правильно, т. е. писать изо дня в день материалы, грубо связывая их, как связываются в пьесах диалоги. Все это, чтобы не разлетелось при перерыве.

Сегодня был чудесный зазимок! Это бывает очень редко; в то время, когда по-настоящему бы надо давно лечь зиме, удается светлое утро с легким морозцем, бриллиантово отгорит все на одной стороне и сразу перекинется на другую, вечернюю сторону. Проведешь такой день в лесу, вспомнишь ночью, и, оказывается, середины, то, что называется днем, вовсе и не было. Чудеса утра и вечера сдвинулись, середина выпала — вот какое счастье бывает изредка — возле времени солнцеворота. Так и дни нашей жизни изредка складываются без середины. Правда, подумайте, как люди живут? Они переходят от радостей к горю и от горя к радости, одно порождает другое, и так все идет. Но это и хорошо было бы, если бы так, тогда бы вся жизнь проходила волшебною сказкой. Эх, не горе страшит, не смерть, а тот пустой промежуток между горем и радостью, между любовью и смертью, та середина, что в природе называется не утром, не вечером, когда птица не поет и зверь не рыщет: птица клюет, зверь насыщается, то это называется обыкновенным существованием, скупая связь зари утренней и вечерней, начал и концов.

За то я и люблю так особенно редкий день в природе около зимнего солнцеворота, когда не бывает в нем середины, а только одно бриллиантовое утро и вечер темных зубчиков леса, чередой уходящих по красному небу, не исчезающих в тьме вплоть до восхода луны. Так бывает в природе — волшебно связывается утро, и вечер, и ночь, и так я тоже хотел бы в простом задушевном рассказе связать свою жизнь и чужую, сделать, как будто все было свое.

В юности, когда у меня очень болела душа, я мало читал, но за счастье своей природы считаю, что любил с большим вниманием выслушивать пожилых людей, вероятно, в чаянии разыскать в их опыте решение всевозможных своих ужасных вопросов. От этого, конечно, свое не изменится, но почему-то много легче становится на душе.

Так одно время я очень любил у Алпатовых на терраске их с видом бесконечных лесов растянуться в ясные дни, как тюлень, и отдаваться в полное распоряжение их матушки. Скажет, бывало:

— Ну как, долго ли ты еще будешь странствовать, пора бы за дело браться.

— Знаю, — скажу, — пора, да как-то все хочется оттянуть.

— Смотри, затянешься и будешь каким-нибудь чудаком вроде Михаила Николаевича^{108}…

Зря старушка никогда не скажет, я знаю, над этим надо подумать…

16 Декабря. Черты русского Дон-Кихота. В народе их называют «дураками», но в сказке Иван-Дурак является победителем умных. Победитель и в этой жизни и этой силой, а иной, например, сделался королем, и все тогда его слушаются.

А. А. Стахович — кадет, Логтин Яковлевич — башмачник.

17 Декабря. Иван Сергеевич рассказывал, что в деревне говорят, будто Троцкий за мужиков. Объясняется это тем, что мужики вообще настроены против власти, и потому им кажется, будто все, кто идет против власти, идет за мужиков. Я спросил:

— Когда же будет у нас правительство, которое могло бы удовлетворять их?

— Оно бы и это удовлетворяло, — ответил Иван Сергеевич, — если бы поменьше драло с мужика налогами.

19 Декабря. Никола Зимний. За два дня подготовилась пороша, и вдруг сегодня опять все растеклось.

Слежу за Ефросиньей Павловной, как она двоится в отношении к большевикам: с одной стороны, признает, а с другой, не признает; это не противоречие: всякий факт живой жизни изменяется, и мы принимаем сегодня с условием, чтобы завтра, быть может, отвергнуть. Формула довольства и недовольства правительством у народа проста: «поменьше налогов», но за этим вся бездна жизни текучей.

Была ли такая страна, где все были довольны правительством?

^{<На полях:> (Страшная точка советоваться. Советно жили. Алпатов со всеми советовался. «Посоветуюсь» с Иван Михайловичем. В. Измалкова, Осип Дымов.)}

20 Декабря. Как пишут романы? Если писать, то как быть, если придет в голову главное после, а если не писать и дожидаться, пока сложится, то или это будет механическое писательство, или все расплывется в неопределенность. Правила быть не может никакого, кроме правила в самом опыте следить за собой, узнавая по разным признакам тот момент, когда должен молот ударить по железу (вдохновение) (лес, море).

21 Декабря. После узнаёшь, что так бывает у всех, кому дано выступить в жизни со своим лицом, — непременно у каждого такого человека найдется в прошлом точка безумия. Но в то время, когда это переживается, то сам кажешься себе каким-то проклятым существом, выходящим из всякого необходимого для жизни счета и меры. Тогда больше всего хочется кому-нибудь раскрыться до конца, но это невозможно: для этого нет слов у себя и у ближнего нет такого внимания, чтобы понять человека без слов. Начинается длинный путь борьбы за то, чтобы понять