— Не надо так, Витя.
— Надо. Обязательно надо. Так.
— Где все? — спросила мать.
— Сидят на кухне и жрут сосиски, голубчики…
— Сейчас я встану, Витя. Они же голодные. Их надо как следует покормить, — она говорила о привычном, очень для нее важном, говорила быстро и уверенно.
— Пороть их надо, а ты говоришь — кормить. Придумали: приперлись, перепугали… — и помолчав: — Продали, паразиты, доказывать полезли — все хорошо! Ведь предупреждал, за их шкуры беспокоился. Так не поверили. Попробовать захотели. — Горькая морщина перечеркнула лоб, и мелко-мелко подрагивали губы. — Эх, люди…
— Не надо так, Витя…
— Надо. Добреньких дураков по головам бьют. И все стараются чем потяжелее ударить…
Глава четвертая
На бледном бланке с безымянными очертаниями материков, выцветшими пятнами морей, заливов, больших озер, тоненькими ветками рек и строгим оттиском координатной сетки легли четкие черные кривые. Местами они сближаются, сходятся, напоминая рисунок годовых колец на срезе дерева, местами разбегаются и исчезают за обрезом листа. Острым пером нанесены на бланк сотни значков и цифр — легких, летящих, то воскрешающих в памяти математические символы, то кажущихся заимствованными из радиосхем, то трогательно-наивными, как снежинка, нарисованная не окрепшей еще детской рукой.
Это тоже небо. Точнее — изображение неба, спроектированное на карту рукой метеоролога. Можно, конечно, подтрунивать над ошибками синоптиков, и все-таки не стоит уходить в полет, предварительно не заглянув в синоптическую карту, не попытавшись оценить обстановку, не окинув единым взглядом поле боя.
Небо — всегда арена схваток: холодные течения теснят теплые, наступают фронты, коварно растекаются окклюзии, идут на прорыв циклоны и держат оборону антициклоны, и, распушив «лисьи хвосты», ползут облака-разведчики, и где-то, еще невидимые и неслышные тут, гремят настоящие грозы…
Они собрались на запасном аэродроме: молодой инженер, автор стартовой установки, получивший с легкой руки Главного маршала неофициальное прозвище «Бочка», десяток сотрудников специального конструкторского бюро, Виктор Михайлович Хабаров, начальник летной части Федор Павлович Кравцов, представитель министерства Илья Григорьевич Аснер и еще несколько человек — неофициальные полпреды заинтересованных организаций.
Была назначена последняя проба.
Метрах в трехстах от края взлетно-посадочной полосы поставили стартовую машину. На ажурных направляющих покоился списанный, отслуживший свой век самолет-истребитель. Под фюзеляжем самолета висела здоровенная бочка — ракетный пороховой двигатель. От стартовой установки к командному пункту толстым разноцветным жгутом протянулись провода.
Заканчивались последние приготовления к взлету.
К Хабарову подошел Аснер, поздоровался и спросил:
— Так как дела, Виктор Михайлович?
— А вот сейчас увидим, Илья Григорьевич.
— Увидеть-то мы увидим, но не все. Меня прежде всего ваша подготовка интересует, а не сам аттракцион.
— Доработки выполнены. Крепление ускорителя переделано полностью, по-моему, удачно. Защелка рычага управления основного двигателя усилена дополнительной пружиной, фиксаторы ручки управления поставлены… Словом, все, что можно было предусмотреть, предусмотрено. А дальше… Дальше, сами знаете: ринг покажет.
— Что у вас на тренировке произошло?
— В каком смысле?
— Только, пожалуйста, не темните, Виктор Михайлович! Мне доложили: перепутали заряд. Перепутали?
— Ясно. Начальству уже накапали. Ну и публика! Действительно, такой случай был: заложили заряд на перегрузку шестнадцать вместо шести…
— Черт знает что! За такое дело судить мало. Могли ведь вас изуродовать, инвалидом сделать…
— Вы знаете, Илья Григорьевич, как ни странно, но именно эта ошибка оказалась полезной: нечаянно опробовав перегрузку шестнадцать, я убедился, во-первых, что не так страшен черт, как его малюют, и, во-вторых, вообще как-то спокойнее стал относиться ко всей программе.
— Но вы же неделю после этого казуса не могли головы повернуть.
— Прошло. Видите — ворочаю совершенно нормально.
— Как бы там ни было, а доктора вашего надо все-таки проучить. За халатность.
— Если бы вы только выражение докторского лица видели, когда не на шесть, а на шестнадцать шарахнуло, вам бы, Илья Григорьевич, жалко его наказывать стало.
— А у вас! какое выражение было?
— Судя по киноленте, вполне приличное. Я бы не сказал, что очень осмысленное, но довольно все- таки бодрое…
Подошел инженер:
— Все готово, Илья Григорьевич.
— Как заправка?
— Минимальная, до конца полосы не долетит.
— Хорошо. Начинайте.
Инженер взял выносной микрофон на длинном шнуре и скомандовал:
— Всем отойти от изделия. Приготовиться к пробе.
Люди, копошившиеся у машины, быстро покинули стартовую площадку.
— Запуск основного двигателя, — скомандовал инженер.
— Есть запуск, — откликнулся механик, дежуривший на пульте.
Прошло совсем немного времени, и двигатель сначала заурчал, потом, словно решившись, взревел и выбросил могучую струю газа.
— Двигатель запущен.
— Форсаж!
В обвальном грохоте потонули все звуки, минуту назад еще населявшие аэродром. За стартовой установкой заклубилась пыль, полетели камушки, черной птицей мелькнул и исчез вырванный пласт земли.
— Пуск! — невольно пытаясь перекричать этот ад, рявкнул инженер в микрофон и нажал красную кнопку на пульте. И тут же побежала стрелка секундомера. Летчик, не отрывая глаз, следил за ее тонким стремительным жалом: десять секунд, двадцать, сорок… минута, вот уже и восемьдесят секунд, и сто… Из- под фюзеляжа рванул сноп дымного яркого пламени, раскатисто грохнуло, и самолет устремился вперед.
Самолет летел!
Ровно через шесть секунд от фюзеляжа отделилась «бочка».
«Бочка» упала на землю, подпрыгнула и осталась лежать неподвижно.
А самолет, словно выстреленный из громадной рогатки, набирал скорость. Потом сделалось совершенно тихо: кончилось горючее, и основной двигатель заглох. Но серебристая машина-стрелка продолжала лететь. Еще не иссякла; сила инерции. Виктор Михайлович совершенно отчетливо
