смонтировали на тридцатке. Машину облетал Володин. Двигатели Бокун гоняет на тридцать второй. Пока еще налетал мало, судить о чем-либо рано, но отказов не было. Летающая лаборатория скоро выйдет…
— Ну, а сроки наверху нам установили? — спросил Хабаров.
— Да. Шесть месяцев дали и предупредили: это за все про все, отсрочек не будет.
— Шесть месяцев не шесть дней, жить можно.
— Мне кажется, что вы вернулись в хорошем настроении, Виктор Михайлович?
— Да. В хорошем. Вы недовольны?
— Почему недоволен, я очень доволен и надеюсь вас завтра с утра увидеть.
— Конечно. Свидание номер один, Вадим Сергеевич. Под часами на проходной в восемь сорок пять, идет?..
Хабаров набрал еще один номер телефона.
— Квартира генерала Бородина? Евгения Николаевича можно? Хабаров. Спасибо.
И сразу же услышал низкий раскатистый голос:
— Привет, Виктор Михайлович! Как нельзя более кстати, просто по заказу… Я тебя в приказ уже вставил, но хотел все-таки согласовать… Комиссию для приема на курсы испытателей мы составили. Ты будешь моим заместителем, есть? Тебе поручается проверка техники пилотирования и вообще вся летная часть дела, а мне — бумаги и прочее. Не возражаешь?
— Какие же могут быть возражения, раз вы уже приказ отдали? Мое дело отвечать: «Слушаюсь!» — и исполнять…
— Что-то ты больно дисциплинированным стал, с чего бы?
— Я всегда таким был, Евгений Николаевич. И если кто-нибудь вам доложит, будто я нарушитель, не верьте, никому не верьте.
— Ладно. Уговорил, не поверю. А ты чего звонил?
— Хотел спросить: старший лейтенант Блыш у вас был?
— Был.
— Какое впечатление?
— Ничего. Главным образом положительное. Грамотный вроде. Документы принес подходящие. Только… только какой-то он больно тихий.
— Тихий?! Да это он прикидывался, понравиться вам старался. Ничего себе тихий!
— Тогда скажи своему Блышу, что очень уж тихих я не люблю. Мне нахальные больше нравятся. Не разгильдяи, а так — нахалы в норме, вроде тебя. Я имею в виду не теперешнего Хабарова, а того молодого, начинающего.
— Благодарю вас, Евгений Николаевич, наконец-то узнал свою настоящую цену. Значит, нахал в норме. Ну что ж — это приятно…
Прошло не более часа, как Виктор. Михайлович вернулся домой. Он был уже в деле и чувствовал, как приятно, властно, покоряюще его захватывает темп будничной жизни. Совсем недавно он загорал на беззаботном пляжном побережье Черного моря, и вот все в сторону — и море, и горы, и монотонный шелест гальки, и назойливую музыку прогулочных пароходиков; все в сторону. В памяти мелькнуло лицо Риты. Доброе, чуточку жалкое лицо. Таким оно было в последний момент. Все. Все. Риту тоже в сторону…
Виктор Михайлович связался с начлетом. Федор Павлович сказал, что без него все шло хорошо, неприятностей, слава богу, никаких (не было. Еще он пообещал Хабарову сюрприз, «но не по телефону», сказал, что со Збарским вопрос ясен — переводят к Игнатьеву.
— Как он к этому отнесся? — спросил Хабаров.
— От должности начальника летной части отказался, хотя Игнатьев его уговаривал.
— Странно, — сказал Виктор Михайлович, — ему бы начлетом в самый раз.
— Это ты так думаешь, а Збарский рассудил иначе — сказал: «Летать рожденный не должен ползать», и уперся. Правда, по деликатности он это не мне, а в министерстве сказал. Идет летчиком- испытателем в отряд к Рабиновичу.
Потом Хабаров позвонил жене штурмана. Узнал: Вадим пишет довольно часто, чувствует себя вполне прилично. Все ждал, что Хабаров к нему заедет, наведается, но теперь — это уже ясно — не дождется. А курорт ругает: «Инвалидный комбинат. Сбор слепых и нищих. Только из великой преданности идее здесь можно выдержать больше пяти дней». Последнюю фразу жена штурмана процитировала по письму Орлова. Цитата была настолько в духе Вадима, что Хабаров даже хохотнул, хотя ничего смешного в этих словах не содержалось.
Набирая темп, Виктор Михайлович сбегал еще в гараж. Прогнал мотор в застоявшейся машине, подкачал скаты, проверил тормоза. Поглядел на часы и, решив, что успеет, поехал в магазин подписных изданий. Надо было выкупить очередные тома Толстого, Голсуорси, Детской энциклопедии (энциклопедию он выписывал для Андрюшки. Говорил: «Беру на вырост»).
Поздно вечером пришел инженер. Василий Акимович съездил на две недели порыбачить, вернулся и доживал отпуск дома. Возился с ремонтом. Вид у него был далеко не мажорный. Поговорили о том, о сем, потом Хабаров сказал:
— А ты мне не нравишься, Акимыч.
— Тебе — ладно. Я сам себе не нравлюсь.
— Чего?
— Задумываться стал. Ложусь — думаю, встаю — хожу — думаю, водочку кушаю — все равно думаю думать.
— О чем же ты думаешь, Акимыч?
— Не верю я в вину Углова. Взлетел он нормально, в набор перешел нормально. Потом что-то с управлением у него не заладилось… Что — я не успел понять… И тут двигатели… Он скомандовал нам прыгать и потянулся вверх. Высотой нас обеспечивал… В чем же его вина?
— Мою точку зрения ты знаешь, Акимыч: лететь не надо было. Торопиться не следовало…
— Согласен — ты оказался прав, но все равно не о вине Углова говорить надо, об ошибке.
— Как сказать. Если человек очень уж рвется совершить ошибку, настаивает на своем праве, ошибка автоматически переходит в вину. Но теперь это не главное. Вина, ошибка — какая разница? Бумаги сгниют в архивах, никто к ним больше никогда не возвратится, значит, надо смотреть в корень. Суть искать. Согласен?
— Допустим. И что? Я боюсь схемы управления, не доверяю этой схеме. Перемудрили конструктора, и вот в чем горе — не оставили никакой лазейки для отступления.
Хабаров взял блокнот, в несколько движений начертил тот самый вариант решения, что послал с юга Севсу, и, протягивая листок инженеру, сказал:
— Вот. Погляди, так лучше?
Василий Акимович вооружился очками в тонкой профессорской оправе, внимательно разглядывая рисунок, хмыкал, кое о чем спросил, проверяя себя, потом сказал:
— Это совсем другое дело, тут хоть при отказе гидравлики можно взять управление на себя. Но при чем здесь сороковка?
— На дублере управление собрано по этой схеме.
— А ты-то откуда знаешь?
— Вадим Сергеевич сказал.
— Когда ты его видел?
— Не видел. Телепатия, Акимыч. Телепатия, или чтение мыслей на расстоянии.
Инженер с подозрением поглядел на летчика, нахмурился, видно, опасался нарваться на розыгрыш. Наконец спросил:
— Так ты поэтому вернулся раньше времени?
— Возможно.
Инженер хмыкнул:
— Ну Виктор, ну собака. Понимаю. Я все понимаю!
— Собака, говоришь? А знаешь, в чем главное преимущество собаки перед человеком?
— Все понимает и ничего не говорит? — отозвался Василий Акимович.
