Дом на Мясницкой, куда мы приехали, был действительно большой.
Человек со стеклянными глазами
Дом на Мясницкой занимал задворки чуть ли не целого квартала. Виднелось не меньше десятка подъездов.
Хотя пятнадцать минут тому назад Фаншетта заявила, что нетвёрдо помнит адрес брата, теперь она совершенно уверенно шла к подъезду и спокойно поднималась по лестнице.
По брошенному мне выразительному взгляду Кручинина я понял: уверена, что «братец» улизнул.
«Тем хуже для нас», — подумал я.
Едва Фаншетта дотронулась до кнопки звонка, как дверь распахнулась. Перед нами был мрачный зев совершенно тёмной прихожей.
Фаншетта отшатнулась, словно никак не ожидала, что дверь может отвориться. Кручинин смело шагнул в темноту. По выработанной у нас с Кручининым системе я тотчас остановился так, чтобы загородить выход, но дверь и без того уже захлопнулась за моей спиной. Одновременно в передней вспыхнул свет, и мы очутились лицом к лицу с сухощавым мужчиной среднего роста. Его бледное лицо с правильными энергичными чертами было обрамлено аккуратно подстриженной бородой. Лишённые всякого выражения серые глаза хозяина неподвижно уставились в лицо Кручинина.
— Вы удивлены? — спокойно спросил Кручинин.
Хозяин ничего не ответил.
— Мы ворвались к вам так неожиданно… — сказал Кручинин.
Хозяин посмотрел на прижавшуюся спиной к притолоке Фаншетту. В его холодном взгляде попрежнему не было ясно выраженного настроения или мысли, но, честное слово, я не хотел бы быть на месте нашей дамы.
Кручинин бросил шляпу на крючок и, ошеломляя меня непринуждённостью тона, обратился к незнакомцу:
— Посидим, поболтаем.
Фаншетта всё стояла у притолоки с судорожно сцепленными пальцами рук, с опущенным взглядом. Кручинин взял её под руку и остановился в ожидании, пока пройдёт в комнаты хозяин. Тот, продолжая сохранять молчание, толкнул дверь и, не оборачиваясь, вошёл в первую комнату. Это было что-то вроде рабочего кабинета, выполнявшего в то же время функции столовой, или, наоборот, столовая, одновременно служившая рабочей комнатой.
Пройдя несколько шагов, хозяин приостановился и через плечо вопросительно глянул на Кручинина.
— Если вы не возражаете… — сказал Кручинин, оглядывая комнату, — мы посидим пока здесь… Ведь мы не задержимся.
Он придвинул к себе стул и жестом пригласил остальных занять места. Фаншетта в полном бессилии упала на стул и закрыла руками лицо. Хозяин продолжал стоять, опершись на спинку стула. Он больше ни на кого не глядел. Его г лаза были устремлены куда-то в центр обеденного стола.
Хотя обстоятельства, казалось, были мало подходящими для подобных экскурсов в область психологии, я не мог отделаться от преследовавшего меня желания разгадать выражение его проклятых глаз. И я почувствовал подлинное облегчение, когда вдруг нужное определение пришло: опустошённость. Душа стоящего передо мной человека была опустошена. В ней не было ни любви, ни ненависти, ни страха, ни каких бы то ни было иных чувств — она была пуста. Она была мертва. Передо мной стояло живое существо с мозгом, но без души, с мыслями, но без чувств.
— Ну, что ж, — произнёс Кручинин. — Может быть, кто-нибудь из вас заговорит первым? — Он обратился к Фаншетте: — Вы?
Не отнимая ладоней от лица, Фаншетта в смятении замотала головой.
— Прежде всего мне нужны… перчатки из свиной кожи, — спокойно сказал Кручинин.
Фаншетта взглянула было на обладателя бороды, продолжающего молча, неподвижно стоять, но тотчас, словно спохватившись, отвела взгляд. Однако этого было достаточно, — Кручинин уверенно обратился к хозяину:
— Давайте перчатки!..
Тот продолжал стоять всё в той же позе равнодушной задумчивости. Если бы до этого мы не убедились в его способности слышать, я готов был бы теперь поручиться, что перед нами глухонемой.
— В прихожей — телефон, — сказал мне Кручинин. — Вызови людей для обыска и ареста.
Я пошёл было к аппарату, но тут же убедился, что провод оборван, и телефон не работает.
— Ничего не поделаешь, — сказал Кручинин, — придётся совершить некоторые процессуальные нарушения. Готов за них ответить. Кажется, игра стоит свеч.
Он быстрым движением положил на стол руку, которую держал до того времени в кармане пиджака: в ней был пистолет.
— Можете не бояться вашего «брата», — сказал Кручинин Фаншетте, — покажите моему другу, где лежат перчатки.
Она недоумённо покачала головой:
— Не знаю… я здесь ничего не знаю.
Кручинин быстро подошёл к ней и, взяв её правую руку, поднёс её к самым глазам Фаншетты.
— Это вы видите? И это? — он по очереди показал ей указательный и средний пальцы её собственной руки. — Гравировкой вы занимались не дома. Правда? Здесь, да?.. А теперь понюхайте, — я он бесцеремонно поднёс её руку к её же носу. — Даже духи не убили запаха каучука, с которым вы работали.
Она сидела, как поражённая громом. Ее широко раскрытые глаза, полные слёз, были устремлены на Кручинина; губы ещё пытались лепетать:
— Я ничего не знаю…
Но Кручинин твердо спросил:
— Где перчатки, в которых работал он? Где принадлежности вашей работы? В ваших интересах сказать это теперь же. Если я найду их сам…
Её полный ужаса взор обратился к хозяину, но тот оставался всё таким же безучастным, холодным, со взглядом, устремлённым на скатерть. Только тонкие длинные пальцы его больших сильных рук сплелись так, что побелели суставы.
Фаншетта нерешительно поднялась и, шатаясь, как пьяная, подошла к стоящему у стены рефрижератору. Но, прежде чем она успела дотронуться до его ручки, я был рядом с ней. Я не доверял ей. Кто знает, что скрывалось в этом воображаемом холодильнике?!
Раньше чем открыть шкаф, я внимательно осмотрел его. Это был рефрижератор предвоенного производства Харьковского тракторного завода. Очевидно, передо мной был самый безобидный холодильник. Я потянул ручку дверцы, она распахнулась, и я остолбенел: из ледника повалил густой, удушливый дым. Из нижнего отделения било пламя. Комната сразу наполнилась запахом палёной резины и характерной вонью горящего целлулоида. Но мне некогда было анализировать запахи. Я схватил первое, что попалось под руку, и выгреб из шкафа всё его содержимое. В ярком пламени я увидел догорающую киноплёнку. На пол со звоном падали мелкие металлические предметы, тлеющие деревянные чурбачки, кусочки линолеума, несколько листов расплавившейся по краям резины — целое оборудование штемпельной мастерской. Из верхнего отделения я извлёк набор отмычек и портативный аппарат для резки металла.
— Если бы вы не помешали мне открыть шкаф, — с укоризной сказала Фаншетта, — пожара не
