деятельности, первыми загорелись именно плёнки.
— Да, — воскликнул я в сомнении, — но почему ты знаешь, что было на этих плёнках? Может быть, портреты фашистов? Плёнки сгорели.
— Это очень хорошо, что они сгорели, — значит, разведчик не сумел отправить их своим хозяевам. А что на них могло быть, ты сейчас узнаешь.
Кручинин позвонил по телефону следователю и спросил, удалось ли найти в квартире преступника фотокамеру. Да, её нашли. Проявив ленту, увидели кадр за кадром скопированное геологическое описание одного из наших интереснейших месторождений редчайших металлов.
— Ещё вопрос, — оказал Кручинин, — как он проводил съёмку в темноте?
— О, — ответил следователь, — чрезвычайно интересный приборчик, насаженный на камеру и позволяющий производить фотографирование при инфракрасных лучах.
— Все ясно, благодарю. — Кручинин бросил трубку и посмотрел на меня: — А тебе теперь всё ясно? …
— Кроме одного: зачем ты позволил Фаншетте предупредить «брата» по телефону, о нашем приезде?
— Она предупредила бы, если бы я не вынул вилку из телефонной розетки за диваном на словах «Я еду к тебе». Остальное он уже не слышал… Да… преступление нашего мертвеца — человека со стеклянными глазами — заключалось в том, что он попытался вылезть из могилы, где ему надлежит пребывать и куда мы с тобой его и вернули.
Не знаю, стоит ли говорить, что результатом стараний Кручинина было немедленное освобождение Гордеева. Пока я не знаю, вернулся ли он к Нине, стал ли снова спокойным, трудолюбивым работником, каким был до знакомства с Фаншеттой. Мы с Кручининым не стали ждать конца дела и, собрав чемоданы, отправились в Воронежскую область на берег небольшой тихой речушки. Он — для того, чтобы ловить раков и писать свои этюды; я — для записи рассказанного вам случая.
Однажды, когда мы сидели на тенистом берегу тихой речки, заросшей густым ивняком, случайно глянув на Кручинина, я заметил у него в глазах выражение такой грусти, какого никогда раньше не видывал.
— Что с тобой? — воскликнул я с беспокойством.
Он смотрел на меня несколько мгновений так, словно только что очнулся от забытья и не мог сообразить, где находится. Впрочем, это быстро прошло. Через минуту он, как всегда, владел собой и говорил со мной обычным снисходительно-ироническим тоном.
Но вечером я снова поймал его на такой же рассеянности. Это было необычно и странно.
Понадобилось несколько дней тщательного наблюдения за Кручининым, чтобы узнать причину его подавленности. Я понял, что и самая-то поездка в эту глушь понадобилась ему для того, чтобы кое-что забыть, — я подглядел, как он разорвал и выкинул в печку какой-то листок.
Печка давно не топилась, и я без труда извлёк из неё и собрал воедино клочки… разорванной фотографии. Это был портрет Нины. Мне стало ясно всё. С того самого момента, как он согласился принять участие в деле Гордеева, на всём протяжении поисков, проведённых с такой настойчивостью, чтобы доказать невиновность Вадима, предательски отбившего у него невесту, Кручинина не покидала надежда на возвращение Нины. Хотя он не мог не знать: добейся он оправдания Вадима, и Нина потеряна для него навсегда. Но ведь и это — ради счастья Нины. И он его добился. С риском для жизни.
