так нажать можешь только ты и что после потения эта точка особенно восприимчива. Вот тебе и быстро, и эффект будет, потому что от самого бега. А твое нажатие — вроде гипноза, придаст уверенности.
— Не гипноз, а психотерапия. Гипноз — другое.
— Ну психа. Но скажи, чем не ценная идея?
— И так все поймут, что от бега.
— Ни черта! Нужно-то чудо, а какое в беге чудо? Чудо — чтобы нажать по-особому!
— Какой ты умный, Славуля! Я всегда говорила. Ты бы давно рекламу сделал! А мой — только говорить, только завидовать. Ну чего ругать Джуну? Стань лучше таким, как она!
— Никому я не завидую! — Альгис резко встал. — Только знаю, как на самом деле, меня за нос не проведешь! А не завидую!
— Не-ет, миленький, говори кому другому.
— Ну-ну, не в моем доме. — Вячеслав Иванович сделал движение, каким арбитр на ринге разводит клинчующих боксеров. — Не подавайте пример молодежи.
— Не бойся, дядя Слава, я беспримерная.
Но Альгис уже не мог снова сесть.
— Уже пора. И пример. И Алле надо отдыхать. Мы пойдем.
Что за пример, Вячеслав Иванович понял не сразу, хотя сам только что говорил про плохой пример молодежи, — такая уж у Альгиса манера: временами вдруг начинает говорить отрывисто и малопонятно.
— Только-только хорошо разговорились. — Клава, как умела, многозначительно улыбнулась Вячеславу Ивановичу. — В другой раз, Славуля, буду заходить одна. Я тут часто рядом: то в «Пассаже», то в «Гостином».
В прихожей Эрик снова как бы нечаянно стукнул ее хвостом, а Вячеслав Иванович пожалел, что не может выразить свои чувства так же непосредственно.
— Ничего. Скоро дойду. До самой точки, — туманно пообещал при прощании Альгис.
Вниз можно было не провожать: изнутри дверь открывалась свободно.
Гости ушли, а Вячеслав Иванович вернулся в комнату. Алла сидела в качалке; свет от торшера пробивался сквозь ее легкие волосы, окружая голову как бы золотистым сиянием. И Вячеславу Ивановичу на секунду показалось, что она здесь дома, что ей никуда не нужно уходить.
— Ну что, дядя Слава, будем распускать про средство для толстых?
Как ей понравилась идея!
— Пусть Альгис, это ему нужно.
— Нет, давай и мы! Интересно! Я напишу подруге на Камчатку, у нее отец — в два обхвата!
— Обманешь отца подруги. Не жалко?
— Почему обману? Пусть бегает вокруг дома твоего друга — вот и начнет худеть. Ой, умора! Как представлю картину: его дом, а вокруг толстяки — цепочкой, цепочкой! Кино!
— Напиши, если не жалко.
Немного было обидно, что идея розыгрыша увлекла ее гораздо сильнее, чем дневник бабушки — настоящей бабушки! — вон он лежит: и сама коричневая тетрадка, и копия. Алла, кажется, и забыла про них. А может, так и должно быть: молодым нужна живая жизнь, а не воспоминания?
Кого-нибудь другого Вячеслав Иванович осудил бы беспощадно за пренебрежение дневником, но Аллу уже не мог, для нее он отыскивал оправдания.
— Хорошо у тебя, дядя Слава, а надо идти.
Вот и кончился мираж, в гостях она здесь и никогда не будет совсем дома.
— Ну что ж, проводим тебя с Эриком. — Не выдержал и все-таки спросил: — Дневник здесь оставишь? Дочитаешь в другой раз?
— Ой, я же не успела. Это все твои гости, я не виновата! Я с собой, можно?
— Копию — пожалуйста.
— А сам? Бабушке показать! Вячеслав Иванович заставил себя быть твердым:
— Нет, тетрадку из дома не выношу. Как прочитает про себя дорогая Зинаида Осиповна, еще потеряет нечаянно тетрадку.
— Ой, ну ей же интересно, она же сама перенесла! Сюда же она не может!
— Нет.
— Ну, какой ты!..
Вячеслав Иванович не мог остаться в глазах Аллы обыкновенным жмотом. Пришлось сказать:
— Ты не дочитала, а там и про твою бабушку есть — эту, вторую. Не очень хорошо она тогда проявилась. Поэтому не могу ей в руки.
Алла испуганно — или гадливо? — но Вячеслав Иванович не хотел верить, что гадливо, — отбросила коричневую тетрадку, которую взяла было в руки.
— Тогда и я не хочу! Не буду читать! Подумаешь, тогда! И не верю! Все можно написать. Кому что показалось! Всем верить! Про меня сейчас тоже рассказывают — тоже верить?!
— Да ты прочитай! Чего не верить? Свидетельница есть живая. Хочешь, сходим?
— Не верю и не пойду!
Вот Алла и сделала выбор. Так что же — раззнакомиться с нею? Порвать только что возникшее родство? Так и нужно, наверное, чтобы не предать память матери. Но Вячеслав Иванович не мог. Мать, которую он не помнил, которую вообразил по дневнику, оставалась все же тенью; и не в силах тень внушить такие же чувства, как живая племянница — немножко легкомысленная, только что добрая, а через минуту злая, почти ребенок, но собирающаяся родить…
— Как хочешь.
Вячеслав Иванович сложил пополам машинописную копию, вложил в тетрадку, убрал все в шкаф. И, похоже, Алле сделалось досадно: только что она могла прочитать настоящий блокадный дневник, и не чужой, семейный, — и вот уже не может. Если бы Вячеслав Иванович настаивал, она бы упорствовала только сильнее, но он убралбез возражений…
— А можно, я все-таки прочитаю…
— Зачем тебе? — Он упрямился без всякого расчета — просто обиделся все же. — Ты же не веришь.
— Вовсе не не верю! Ну, может, там что-то… Что про бабушку. Всякому может показаться. А вообще-то верю. Как так: взял и убрал. Я же имею право.
— Если верить, то нужно всему. Ну посмотрим. Придешь в другой раз, никуда он не денется.
— Ну, какой ты. Пользуешься, что тороплюсь. А я и шла, чтобы почитать.
Как будто не она только что отбрасывала от себя коричневую тетрадку испуганно — чтобы не сказать гадливо!
— Прочитаешь, никуда не денется. А сейчас действительно, если ждет Зинаида Осиповна… Сидит, не может встать…
— Ты ее не любишь. Потому что наслушался и начитался. А она вырастила маму.
Опять по новой. То сама хочет прочитать, то — «начитался». Никакой логики!
Так можно было говорить без конца. А хотя Вячеслав Иванович вовсе не хотел, чтобы Алла скорей уходила, говорить без конца о Зинаиде Осиповне он тоже не хотел. И как раз кстати вспомнилась умная мысль — сказал какой-то великий человек:
— Долг перед родителями можно отдать только детям.
Алла помолчала. А потом сказала:
— Ой, какой ты умный, дядя Слава.
И у него не хватило скромности признаться, что он процитировал чью-то великую мысль. Он пожал плечами.
— Но так ведь и есть.
— Я запомню! Я и сама… Поэтому же решила рожать, вместо чтобы только за бабушкой! Ну а теперь побегу, а то она скоро будет совсем брошенная, так хоть пока.
— Сейчас пойдем все.
Выходил он в некотором напряжении: а вдруг внизу Лариса — ждет, следит. На всякий случай пустил
