ни в чем! Легко было им всем — потому столько героев: от чистой совести!
— Ты прости, Альгис, но еще к тебе просьба. Или, может, съездил бы Костис. Привезти мне тетрадку. Дневник мамы. И там же брата записки. Я рассказывал.
— Костис бы съездил, если бы ключи.
— Да, правда. Надо было держать у тебя вторые ключи: мало ли какой случай, когда один живешь тем более… А я попрошу, чтобы тебе выдали мои. У меня ж были в тренировочном, если не выпали.
— Проси. Проверим уровень здешней забюрократизированности.
Уровень, видать, оказался допустимым, и тетрадь явилась на следующий же день. Читать самостоятельно Вячеслав Иванович почти не мог, но тетрадь лежала рядом на тумбочке у изголовья, и Вячеслав Иванович хвастался ею и перед молоденькими санитарками, к помощи которых приходилось прибегать — здесь, оказывается, проходили практику студенты первого курса, потому-то безотказные молоденькие санитарки! — перед сестрами, перед Виктором Павловичем тоже.
Виктор Павлович отнесся к тетрадке научно:
— Вот вы из какой семьи! Отсюда, может быть, ваша жизнестойкость. Теперь уж нечего скрывать, вы были,
можно сказать, за гранью. Семейные традиции вообще великое дело. У нас-то это часто в медицине. Вот у нашего профессора сын тоже уже доцент. Правда, выбрал другую медицинскую область, поинтереснее. — Тут Виктор Павлович улыбнулся довольно-таки саркастически. — Ну, а наш старик прежнего закала. Эдакий народоволец, бессребреник. Завтра или послезавтра вас ему покажу. Профессор Старунский — не слыхали случайно? Величина!
Необъяснимый ужас охватил Вячеслава Ивановича при имени Старунского. Забыв про свою омертвелую ногу, он попытался вскочить с постели, чтобы куда-то бежать, в результате перекатился по кровати, чуть не упал на пол — и тут же почти потерял сознание от дикой боли. Но и не сознавая окружающего, лепетал:
— Не надо Старунского!.. Не хочу!..
Хорошо если через полчаса его привели в обычное состояние.
— Ну и ну! — изумлялся Виктор Павлович. — Да что вы, лечились у него неудачно? Или кто из близких?
Вячеславу Ивановичу было стыдно своего припадка. И страшно немного: да в полном ли он уме?
— Нет, никто. Знаете, вдруг как искры в голове. Как короткое замыкание.
— Ну и ну! Психиатру, что ли, вас показать?
Вячеслав Иванович чуть не заплакал.
— Только, пожалуйста, не надо, Виктор-дорогой-Павлович! Не надо! Я больше не буду!
— Да что вы как маленький! При чем здесь «не буду». Будто вы нарочно.
Но психиатру все же показывать не стал, а на другой день зато очень настойчиво выспрашивал:
— Не начали вспоминать, что с вами было перед инцидентом? Совсем ничего? И фамилии такой не помните: Старунский? Не сталкивались никогда?
Вячеслав Иванович повторял, что нет, не помнит, не сталкивался, а самый звук этой фамилии снова был неприятен, — не до такой степени, как накануне, обошлось без припадков — но неприятен.
Вячеслав Иванович попросил, конечно, Альгиса позвонить в «Пальмиру», объяснить, что случилось, почему не выходит на работу повар Суворов. Вячеслав Иванович думал, что оттуда прибегут сразу же. Но только на третий день появилась тетя Женя — в качестве страхделегата от месткома. Вячеслав Иванович с тетей Женей всегда дружил, рад был ее видеть, но немного сделалось и обидно, что не пришел кто-нибудь из начальства — могли бы уважить.
Тетя Женя тащила большие сумки и даже слегка кряхтела — не потому, что уж на самом деле ей было непосильно, но чтобы показать весомость месткомовской заботы.
— Живой? Ну, слава богу. А на ногу плюнь, ногу можно и новую, главное, чтобы голову починили! Голову-то не заменишь! Вот смотри, чего тут тебе с приветом от наших. Ну не на месткомовскую трешку, конечно. Сразу скинулись, как услыхали о тебе, и просить никого не надо…
В этом месте речи тети Жени Вячеслав Иванович невольно заплакал, растроганный, что его так любят на работе.
—.. Во, аж бананы! Борис Борисыч наш сразу позвонил в «Елисеевский», ну и там, конечно, без разговоров! Сметану ты, я знаю, любишь, творог. Где тут у вас холодильник? Я туда. Во, надписала, чтобы не перепутали… Так что лежи и не бойся ничего! Этот дурацкий акт давно порвали! Как только услышали. Господи, говорю, да вы что? Нашли на кого! Так вот всегда: жуликам раздолье, а на честного человека собак навешивают!
Лечись и ни о чем не думай: порвали и по ветру развеяли!
Вячеслав Иванович с трудом вклинился в короткую паузу — все-таки и тетя Женя не могла говорить, совсем не переводя дух.
— Какой акт? Ты чего?
— Ах да, ты же… — Она преувеличенно закашлялась. — Ну, словом, чепуха это. Не помнишь и — и слава богу! Чепуха! Хотели придраться к объедкам, которые я собираю для твоего троглодита. Не держи в голове!.. А так у нас все по-старому, все тебе кланяются.
При упоминании об Эрике Вячеслав Иванович снова чуть не заплакал, но сдержался и сказал с гордостью:
— Он меня защитил и погиб. Если б не он, меня бы совсем…
Он помнил рассказ Альгиса и потому знал, что Эрик опоздал защитить, но так получалось стройнее, что ли, — а раз стройнее, то и правдивее, — сказал с гордостью и сразу же сам поверил, что так оно и было, и не хотел он больше знать, что Эрик опоздал! Не хотел — и не знал с этой минуты…
А после ухода тети Жени снова думал, что Эрик не смог бы жить под тяжестью вины, зачах бы с тоски… Тут же вспомнилась и вина самой тети Жени: ведь умерла у нее на руках в блокаду годовалая дочка Виолетточка. По-настоящему, это беда тети Жени, а не вина, и все равно трудно ей жить, оттого и выпивает — собирает каждый день свои
Как ни странно, но неповиновение ноги, боли да и весь комплекс физических страданий беспокоил Вячеслава Ивановича чем дальше, тем меньше. Может быть, потому, что он знал путь к излечению: тренировка и терпение— понятия, близкие ему, сверхмарафонцу. Да и появились уже движения в пальцах! Но тем сильнее мучил провал в памяти — хотя, казалось бы, от него-то как раз не приходилось терпеть никаких особых неудобств. Он снова и снова пытал Виктора Павловича:
— Так что же, так я и останусь полудурком?
А врач отвечал с неизменной смесью уверенности и благодушия:
— Ну-ну, каким еще полудурком? Кто сознает свои недостатки — уже вполне разумный человек!
И как ни странно, это ненадолго успокаивало и даже льстило.
Но перед выпиской Вячеслав Иванович пристал к врачу со всей решительностью:
— Объясните хоть теперь, Виктор Павлович, мои перспективы! Как так: пропал целый месяц из жизни — будто и не прожил его вовсе!
— Нормальное дело при мозговой травме. Если хотите знать, вашему симптому есть специальное название:
ретроградная амнезия. Так что вы не первый.
Вячеслава Ивановича обидело слово «ретроградная».
— Почему ретроградная? Что же я, ретроград? Это потому что продуктами пользовался?
— Да при чем здесь! Просто означает, что запамятовали то, что было до травмы. Зато милиция вас не беспокоит. Тут приходили несколько раз, но я объяснил, что не помнит человек, ничем помочь не может.
Вячеслав Иванович огорчился. Он подумал, что милиция может не поверить, может подумать, что он не хочет помочь.
— Так я же действительно не помню! Вы им хорошо объяснили этот факт про ретроградную?
— Хорошо. Все по-научному. Один особенно напирал, что вы с ним накануне нападения беседовали.
