— Вы ошиблись!
Обходчик, оставшийся на месте происшествия, запихал меня на заднее сиденье машины, положив мне руку на затылок — как это делают в кино. Меня арестовали за похищение несовершеннолетних, заковали в наручники — все как положено.
Обвинение сняли, когда мой адвокат заключил мировое соглашение.
Суд по определению опекунства был моим первым столкновением с подлинной жизнью Онкведо; я хлебнула ее сполна. Именно тогда я в последний раз надела платье. Прокурор был приятелем персонажа из прошлого, обходчики, которые умыкнули моих детей, учились с ним в одной школе, соцработница в тот момент как раз косила траву на его газоне (утверждала, что ей полезна аэробная нагрузка), а судья, разбиравший семейные дела, когда-то делал с ним на пару лабораторные по химии.
На мою беду, всем здесь нравился персонаж из прошлого. На мою беду, злоба, грусть и невозможность поверить, что судебное заседание происходит на самом деле, лишили меня способности защищаться.
Я, похоже, добила правосудие, когда адвокат персонажа из прошлого задал мне вопрос, что заставило меня уйти от мужа. Мне строжайше запретили упоминать про посудомоечную машину, поэтому я ответила:
— Жажда свободы.
Мой адвокат схватился за голову.
Судья спросил, куда именно я отправилась в поисках свободы, но я не успела ответить — адвокат персонажа из прошлого подал судье какую-то фотографию.
Судья спросил: правда ли, что я жила в машине.
Я сказала, что отдыхала на природе.
Судья подозвал нас с адвокатом к своему столу. Передал мне ту самую фотографию. На ней я писала в лесу. Ничего вульгарного, просто женщина, присевшая на корточки среди деревьев. Я не видела в фотографии ничего криминального, пока судья не указал на висевшую у меня за спиной табличку: «Онкведонское водохранилище — источник питьевой воды для города».
Убей бог, не могла вспомнить эту табличку. Убеждена, что адвокат персонажа из прошлого вмонтировал ее в «Фотошопе».
Судья спросил, хочу ли я что-то сказать. Дожидаясь ответа, он отодвинул стакан с водой к краю стола.
Я обвела глазами зал и лица. Меня тут никто не знал. Никто не знал, какой героизм я проявила при родах. Никто не знал, как я тоскую по отцу. Никто не знал, что только в машине мне удается стать самой собой.
Решение судья огласил через неделю. Он объявил меня «несостоятельной» как в финансовом, так и в эмоциональном плане. Поведение мое, видите ли, было «странным и непредсказуемым». Так что детям моим лучше находиться у отца, за исключением одного уик-энда в месяц. Может, я и могла рассчитывать на какое пособие, но его зачли как мою долю средств на воспитание детей. Я не ждала, что останусь без денег, — впрочем, я и вообще ничего такого не ждала.
Вы, наверное, считаете, что лишиться родительских прав из-за такой ерунды, как неспособность следовать указаниям, — это бред. Вы, наверное, считаете, что я безбашенная, безответственная и безмозглая. Я тогда и сама так думала.
Онкведо
Когда наступили холода, я перебралась из леса в запущенный мотель «Швейцарское шале» — названием своим он был обязан широкой резной доске, приколоченной к зданию конторы.
Где бы я ни находилась, в ушах у меня монотонно звенели слова судебного решения, вынесенного по делу об опеке: «Ответчица не имеет постоянного места жительства, финансово и эмоционально несостоятельна… не представила ни единого свидетеля, способного высказаться в ее защиту… склонна к непредсказуемому, антиобщественному поведению (см. фотографию, „вещественное доказательство А“)»… Я запомнила это решение от начала до конца. Разум продолжал восставать против него, пытаясь опрокинуть, обогнуть, но приговор стоял на месте, точно гранитный утес.
Раньше я не понимала, сколько времени отнимают материнские обязанности. В отсутствие детей у меня образовались целые гектары незаполненного, нерасписанного, неприкаянного времени. Приготовить еду, поспать или не спать, погулять или не гулять — не важно.
В машине лежали мои книги и кое-какая одежда. Шмоток, которые пришлось бросить, мне было совсем не жаль. Эти шмотки были овеществленными попытками заставить персонажа из прошлого подумать обо мне: «Ого, какая сексуальная» или «Родила двоих, а вон какая фигурка». Только он никогда ничего такого обо мне не думал. Он вообще обо мне не думал. Ближайшее к любви чувство — интерес, а я никогда не вызывала у персонажа из прошлого никакого интереса. Для него я была большой неопрятной кучей грязного белья, сваленного на полу, — причем даже не его грязного белья.
Теперь я легко обходилась без того, чтобы старательно наряжаться каждое утро. Я носила одни и те же брюки и попеременно — две блузки. Их я по очереди стирала перед сном в мотельной раковине. Проще некуда.
В мотеле «Швейцарское шале» у меня были при себе пижамки детей — по одной от каждого, в мешочках на молнии, чтобы сохранять запах. Эти мешочки я держала под подушкой — они помогали заснуть. Тихое шуршание полиэтилена мне не мешало.
Жизнь в мотеле без Сэма и Дарси давала мне массу возможностей подумать о неудачниках и о себе- неудачнице. Персонаж из прошлого не так уж виноват в том, что наш брак развалился: порядок — не такая плохая вещь. Да и стильно одетая семейная психологиня (стильно по онкведонским понятиям — здоровенные серьги и высокие сапоги), к которой мы тогда ходили, ни в чем передо мной не провинилась. Семейный психолог — ну и работа, вечно возись с неудачниками.
Персонаж из прошлого постоянно твердил мне: «Безалаберное планирование — путь к плановой безалаберности». Мне планирование всегда давалось нелегко. А он был в этом виртуозом, вся его жизнь была поделена на отрезки строго упорядоченного времени. В рамках своего двадцатилетнего плана персонаж из прошлого выбрал меня в матери для своих детей. Ему показалось, что я податлива, что из меня можно вылепить подходящую супругу, — нужно только вывезти меня из города в какое-нибудь более здоровое и непритязательное место.
Я убеждена, что выбор его основывался на трех основных признаках хорошей матери: широкие бедра (плодовитость, уют), неприхотливость (выносливость) и способность существовать в хаосе — это в его глазах приравнивалось к способности растить детей.
Два года назад он перевез нас из большого города в свое родное захолустье, непритязательный городок Онкведо. Дочке было три, сыну девять. Это была вторая часть его двадцатилетнего плана нашей жизни. Первой было рождение двоих детей (совместно с тщательно выбранной матерью), а потом — пенсия в сорок лет как венец успешной карьеры. Он изобрел пресс-форму под названием «тиски», которая используется при производстве автомобильных покрышек. На всем протяжении нашего брака я прекрасно понимала суть его блистательного изобретения, но после развода это понимание куда-то исчезло.
Познакомилась я с персонажем из прошлого однажды весной, в Нью-Йорке. Был обеденный час, я сидела на ступеньках черного хода редакции одного журнала, подставив волосы солнцу, чтобы они выцветали. Я только что побывала в учебной парикмахерской на другой стороне улицы и меня там подстригли. С новой прической я выглядела деловитой, расторопной и решительной. Я была совсем на себя не похожа, — видимо, именно это его и привлекло.
Когда он спросил, чем я занимаюсь, я ответила, что работаю в редакции. Это, по сути, было правдой: я сверяла статистические данные для журнала «Современная психология»: сколько обезьян участвуют в эксперименте, драже какого цвета они предпочитают и пр., и пр. У меня было полезное для этой работы свойство — я легко запоминала, где в книге или в статье находится то или иное предложение или абзац. Меня ценили, и работа мне нравилась. Данные в психологии — субстанция зыбкая и текучая, скорее мнения
