В тишине таилась пустота, бездонная, как озеро. Почти столь же бездонная, как день смерти моего отца, в который мы продолжали, уже без него, делать самые обычные вещи: приготовили ужин и легли спать.
Я сидела, объятая пустотой, положив на колени раскрытые ладони, и ждала. Не знаю, сколько времени это продолжалось. А потом я встала. Ступни мои опустились на пол кухни Веры Набоковой, коснулись озерного дна, дна пустоты, и — пусть у меня нет никакого плана, но я должна действовать, и немедленно.
Я жевала сморщенные корнеплоды, не чувствуя вкуса, прокусывая землистую кожуру; может, это и были комья земли.
Я лежала в постели, почти без сна, не закрывая глаз, не отключаясь. Едва рассвело, я вскочила, оделась и встала у двери — дожидаться, когда проснется остальной мир. Поехала в банк, вытащила наличность из сейфа и выплатила ипотеку за целый год. Пронырливая операционистка страшно удивилась. Выписала мне справку о том, что я выполнила все условия кредита на весь следующий налоговый период. Я попросила позвать их финансового консультанта, оказалось, что это тоже она. Я открыла обоим детям счета на образование и туда тоже положила наличные.
Вложений хватило бы на две недели обучения в любом из нью-йоркских колледжей.
Потом я отправилась в ближайшую автомобильную комиссионку, сделала первый взнос за ничем не примечательную машинку, на ней и уехала.
Последние свои двести долларов я взяла с собой в экологичной нейлоновой авоське, как настоящий грабитель. Заехала в скобяную лавку, купила двухметровый лист фанеры и набор крючков. Прикрепила фанеру к стене в комнате Дарси и развесила все ее сорок семь сумочек.
Сэму я купила в мебельном магазине шкаф — его погрузили на крышу моей машины. Потом я заехала в книжный, приобрела все вменяемые и занятные кулинарные книги, которых у Сэма еще не было, и к ним еще одну, про «нестандартное использование бытовой техники», — это, пожалуй, было ошибкой.
Дома я втащила шкаф в его комнату и поставила в него все книги.
Сфотографировала эти усовершенствования.
Надела шарфик «хорошая мамочка», скромную юбку, шерстяную двойку теплого персикового тона, туфли на небольших наборных каблучках. Выглядела я как булочка из супермаркета: неприхотливо и сладко.
Поехала в центр, в суд, прихватив все документы: письмо из банка о том, что ипотека выплачена за год вперед и открыты счета на образование, фотографии уютных детских комнат, в оформлении которых учтены интересы обоих детей, экземпляр «Онкведонского светоча» с рецензией на «Малыша Рута», копию письма из архива Вайнделлского университета, где меня благодарили за то, что я временно предоставила в их распоряжение «рукопись, которую, возможно, создал писатель, занимающий одно из ведущих мест в современной литературе» (почему ученые мужи всегда так уклончивы?).
Держа документы под мышкой, я прошла мимо охранника, поднялась по лестнице и разыскала кабинеты судей. На одной высокой деревянной двери висела табличка: «Судья Тигартен». Теперь тут другой судья, не тот, что отобрал у меня детей. Дверь была приоткрыта, за столом, наполовину заслоненная огромным ящиком «Входящие документы», сидела секретарша.
Я подождала, пока она договорит по телефону, и объяснила, зачем пришла.
Она протянула руку, даже не поднимая глаз.
— Я передам это судье для ознакомления, но необходимо уведомить вторую сторону. Можете сделать это сами, или за вас это сделает суд. — Она бросила мою папку на вершину высокой груды. — Обязательно оставьте правильный номер телефона и адрес.
Выглядела она совершенно загнанной, на талии — жировой валик (заедает стресс). Подходящая кандидатка для регулярных сеансов, подумала я.
Пока я производила эту оценку, она впервые подняла глаза:
— И еще попросите своего адвоката подать просьбу о пересмотре дела, милочка.
Чтоб я сдохла, если снова воспользуюсь услугами этого назначенного судом недоумка, мне нужен человек с мозгами и хваткой. Я поблагодарила ее и вышла.
Вернулась к машине, которую оставила под дубом — на нем распускались первые листья. Села, открыла бардачок, где держала экземпляр «Малыша Рута». Интересно, продают ли уже книгу на стадионах по всей стране вместе с сосисками? Прикоснулась к блестящей синей обложке. Книга меня вдохновляла.
У меня получится. Я одолею Джона. Я сильнее, чем была по приезде в Онкведо, жизнелюбивее. Я многого добилась. У меня появились друзья.
Пора было звонить Грегу. Не выпуская книги из рук, я набрала номер его мобильника.
— Слушай, у меня тут появилось одно важное дело. И пока я с ним не разберусь, мы не увидимся.
— Ладно, Барб.
— И все? Ты не хочешь услышать подробности?
— Выкладывай подробности.
— Я пытаюсь вернуть своих детей.
— Забрать их у Джона?
— Пожелай мне удачи.
— Держись. И помни, Барб: я всегда рядом.
— Я знаю.
Послала в трубку поцелуй. Но после того, как разъединила.
Джон при деле
Я заправила машину под завязку и поехала к Джону, в его новый офис. Зачем пенсионеру офис — это выше моего понимания. Может, для того, чтобы задирать перед всеми нос: я вот могу больше не работать, но работаю.
У здания, где находился офис, стояло несколько джипов последних моделей. Я встала на свежепомеченное место для инвалидов, — наверное, оно предназначалось для отца Айрин. Я знала, что Джон обедает в час и заканчивает работу в пять. Было без десяти пять.
Джон сидел в своем кабинете ко мне спиной и говорил по телефону. Приглаживал пятерней свои темно-каштановые волосы. Волосы были единственной частью его внешнего облика, которой он гордился, — раз в месяц стригся в салоне за шестьдесят долларов, а не за обычные восемь у простого онкведонского парикмахера.
Офис — не придерешься. Длинный стол со стопками бумаг, сложенными листочек к листочку. Каждая стопка посвящалась какой-нибудь резиновой штуковине, которую Джон изобрел на пользу индустрии автомобилестроения. Сверху на стопке лежала сама штуковина.
Я видела: Джон заметил, как я вошла. Над письменным столом висело зеркало, чтобы никто не проник внутрь без его ведома. Я помахала ему в зеркале, он прекратил приглаживать и без того гладкие волосы. Сказал в телефон: «Убедитесь, чтобы к понедельнику им доставили образцы шин» — и повесил трубку.
— Барб, — сказал он.
Я никогда еще не видела Джона удивленным; тот день не стал исключением.
Я села, хотя меня и не приглашали. Стул мой стоял слишком близко к нему, он чуть отодвинулся. Я зажала его между письменным столом и дверью, для Джона это было непереносимо.
Я поставила на колени свою сумку «хорошей мамочки» и объявила, что нам нужно поговорить о детях. Он бросил на меня настороженный взгляд. Я видела: он незримо призывает на подмогу специалистов — адвоката, суд по семейным делам, Айрин — и напоминает сам себе, что не обязан со мной разговаривать.
— Мне кажется, дети несчастны, — объявила ему я.
Он промолчал.
— Я намерена пересмотреть соглашение о распределении родительских обязанностей. Мне кажется,
