— Вот вам еще один урок, принцесса: никогда не сдавайтесь, если есть шанс оставить противника с носом.
— Я запомню его, ваше сиятельство, — кивнула Кримхильда.
Претерпев четвертое за один день превращение, на этот раз — в субмарину, мобиль пронесся под водой мимо острова Сафайрос и спустя короткое время вошел в устье канала Эридан. Там Софии пришлось сбавить скорость. Над головой проплывали днища кораблей, виднелись контуры мостов и прибрежных зданий… Это было удивительное, завораживающее зрелище!
Миновав Петрейский мост, мобиль всплыл на поверхность.
— Ну вот и Форум, — с облегчением вымолвила София Юстина.
Амфибия выбралась на сушу поблизости от Сенатского порта, проехала мимо большого и красивого здания, окруженного перистилем коринфских колонн, — здесь, в Патрисиарии, заседал имперский Сенат, — и остановилась. София указала на троих мужчин, прогуливающихся в сквере, с которого начинался Форум, и спросила гостью, узнает ли она кого-нибудь из них.
— Отец! Вы мне не сказали, что здесь будет мой отец… — прошептала Кримхильда, и прежний трепет вновь ворвался в ее естество; она вмиг вспомнила, как одета, вернее, по понятиям суровых северян, раздета; она с ужасом представила, что сейчас скажет — и сделает! — отец, как посмотрит на нее брат, — и взмолилась: — Ради Творца и всех великих аватаров, спрячьте меня, ваше сиятельство!
Вместо этого жестокая София Юстина усмехнулась, отворила обе дверцы мобиля и подтолкнула принцессу к выходу:
— Смелее, дорогая! Вспомните, чему я вас учила, — и вперед, навстречу судьбе!
Башенные часы Пантеона били шестой удар.
Глава четвертая,
в которой дочь первого министра Империи снова оказывается на высоте
Герцог Крун увидел шествующих ему навстречу руку об руку женщин, но не сразу узнал их. А когда узнал, София Юстина получила возможность убедиться в справедливости опасений Кримхильды и узреть варварского вождя в гневе. Налившимися кровью глазами Крун Нарбоннский скользнул по соблазнительной фигурке Софии, губы его беззвучно пробормотали какое-то северное ругательство, затем свирепый взгляд нехотя оставил Софию, ввиду невозможности прямо указать аморийской княгине на непотребность ее наряда, и вернулся к родной дочери, чтобы уж на ней-то отыграться за двоих. Не говоря ни слова, герцог схватил своими железными пальцами обнаженную руку Кримхильды и потащил дочь в сторону; она не сопротивлялась.
В это самое время кесаревич Эмилий Даласин оставил Варга и подошел к кузине.
— Я должен тебе сказать, — начал он на патрисианском сиа, — что если ты задалась целью ошеломить этих славных варваров, ты своей цели добилась!
— Похоже, я ошеломила даже тебя, Эмиль, — усмехнулась София.
— Зачем ты это делаешь, Софи? Ты намерена поссорить галлов между собой?
— Напротив, кузен. Я хочу открыть для отца его собственную дочь.
— Не забывай, что у отца есть еще и сын! — со значением проговорил кесаревич Эмилий.
— Да, кстати, как тебе он? Ведь ты провел с ним целый день, не так ли?
Эмилий Даласин вздохнул и сказал негромко:
— Я мало что понял, Софи. Варг был вежлив, даже любезен. Но почти все время молчал, а когда открывал рот, то ничего не говорил по существу. Он держит дистанцию.
— Плохо, кузен, плохо. Latet anguis in herba.[12]
— Скорее вепрь, чем змея, кузина.
— Ты полагаешь? — задумчиво спросила София.
— Да, я так полагаю. Он скрытен, да, но он также честен, он благороден, он неспособен к интриге. Вот что я понял. Прости, кузина, если не справился. Я тебя уважаю и люблю, но Davus sum, non Oedipus.[13]
— Тем хуже для него, кузен. Как любит повторять вслед за Горацием Флакком мой дражайший дядюшка Марцеллин, 'Vis consili expers mole ruit sua'[14]. Наша совесть чиста; но мы должны быть готовы обойтись без сюрпризов.
— Sic, divide ut imperes?[15]
— Он не оставляет нам другого выхода, Эмиль. Если бы Птолемей был сговорчив, Цезарю не нужна была бы Клеопатра.
— Ты играешь с огнем, Софи. Мне кажется…
— Тише, герцог идет ко мне! Без дочери… По-моему, я у него следующая. Возвращайся к Варгу, кузен, и понаблюдай за ним, когда я буду беседовать с герцогом.
— Можешь рассчитывать на меня, Софи.
Герцог Крун надвигался на нее, но, помимо гнева, в его глазах было и что-то еще, некое удивление. 'Хотела бы я знать, что такое ему наговорила дочь', — подумала София Юстина. Первыми словами герцога, обращенными к ней, были:
— Я не позволю вам встревать между мной и моими детьми! Довольно остального, что вы заставили меня сотворить!
— О чем вы, ваша светлость? — недоуменно спросила София.
— А вы не понимаете?! — по каменному лицу Круна пробежала гримаса.
— Прошу вас, объяснитесь! Я теряюсь в догадках.
Тщательно выбирая слова, герцог произнес:
— Может статься, у вас, у амореев, позволено женщинам носить бесстыдные одежды, соблазняя юнцов и мужей. Ваше дело! Но у нас, у галлов, женщина знает свое место. Вот пусть так и остается! Вы получили от меня что хотели — получили. Ваш император подтвердил мою власть в Нарбоннии — подтвердил! Так какого дьявола вы совращаете мою дочь?! Чего вам еще от меня надо?
— Мне нужна ваша сердечная дружба, — серьезно сказала София Юстина.
Герцог застыл, опешив от таких слов. София в упор смотрела на него, не отводя глаз.
— Это значит, — наливаясь новой яростью, точно павиан, встретившийся взглядом с неприятелем, произнес Крун, — это значит, ради дружбы со мной вы обрядили Кримхильду в платье гулящей девки…
— Вы забываетесь, сударь, — жестко перебила его София, — и я не позволю вам оскорблять ни меня, ни вашу собственную дочь. Принцесса Кримхильда — красивая и умная девушка; на вашем месте любой отец гордился бы такой дочерью! А если вашей светлости потребна женщина для домашних работ, я могу подарить вам любую рабыню, на какую ваша светлость соблаговолит указать!
Крун побледнел. Никто еще и никогда не разговаривал с ним в таком тоне. Внутри все кипело; герцог понимал, что честь воина требует прервать этот постыдный диалог. Крун, в сущности, не собирался выслушивать от аморийской княгини какие-либо объяснения — он всего лишь хотел выбранить ее за дочь и покончить на этом.
— Или сами купите, если вашему самолюбию претит получать от меня подарки, — с полупрезрительной ухмылкой подправила саму себя София. — На столичной Агоре хорошую домашнюю служку можно нынче приобрести всего за один империал. Разве счастье вашей дочери не стоит какого-то жалкого империала?!
Герцог онемел от изумления. Глаза его смотрели на самую красивую женщину, какую они когда-либо видели, и эта женщина говорила о таких вещах и употребляла такие слова, которые не просто не соответствовали его представлениям о женщинах вообще, а прямо противоречили им, бросали вызов всему, что было привычным и естественным для Круна; наконец, они полностью опровергали тот образ холодной официальной дамы, который старательно рисовала София Юстина в течение всего периода ее общения с
