принцу Варгу, который раздаривал искусственные улыбки, — таким необычным способом он укрывал свое презрение к напыщенному и фальшивому собранию.
Доротея Марцеллина, напротив, улыбалась мало; она испытывала жуткий страх перед варваром, чьей женой по воле любимого отца и господина согласилась стать.
Виктор Лонгин горевал над собственной планидой, и его тоже можно было понять: каково-то ему, аристократу, рожденному и взращенному под благодатным южным солнцем и божественным оком Эфира, следовать в эту самую промозглую Галлию-Варварию… что там ждет его… любовь? удача? или смерть?..
Из счастливой четверки лишь принцесса Кримхильда была печальна просто потому, что без памяти влюбилась в своего красавца мужа.
Следующим днем, девятнадцатого октября, семейный праздник сменился государственным: Империя отмечала семьдесят шестой день рождения Божественного императора. Согласно традиции, торжественный прием в Палатинском дворце состоялся во второй половине дня, а утром Виктор V прочитал тронную речь перед Большой Консисторией — так называлось общее собрание министров, сенаторов, членов Святой Курии, плебейских делегатов и архонтов двенадцати имперских провинций. Среди гостей присутствовали нарбоннские галлы. В речи, которую для августа написала София Юстина, отмечались последние достижения Богохранимой Империи, говорилось о намерении Правительства Его Божественного Величества и впредь развивать дружбу с подвластными Империи народами, а также решительно искоренять всяческую ересь.
Выслушав речь Владыки Ойкумены и поприсутствовав на вечернем приеме девятнадцатого октября, Крун с детьми и свитой двадцатого октября отбыл из космополиса; вместе с ним, разумеется, уехали и Виктор Лонгин, и Доротея Марцеллина, и обещанные Софией Юстиной врачи с геологами — те и другие, между прочим, были замаскированы под миссионеров, — и миссионеры настоящие, в чью задачу входило наставлять темный народ герцога Круна на путь Истинной Веры.
Еще в Нарбоннскую Галлию разными путями устремились другие полезные в своем деле люди: шпионы, стяжатели, колонисты, да и просто искатели приключений. Некий бесплотный дух, обычно покровительствующий этой отважной братии, редко когда ошибался; нынче он нашептывал, что именно здесь, в Нарбоннской Галлии, намечается игра по-крупному.
Интерлюдия первая,
в которой сенатор Аморийской империи и его племянница подводят промежуточный итог своим интригам
— …Дражайшая племянница, я испытал необыкновенную радость и гордость, когда узнал о решении Его Божественного Величества присвоить вам чин логофета и назначить вас новым министром колоний.
— Дражайший дядюшка, сегодня вы как никогда любезны. Да будет вам известно, я приняла упомянутое вами назначение единственно из стремления помочь моему отцу во внешних делах…
— В каковых вы справедливо считаетесь непревзойденным художником; взять хотя ваш впечатляющий триумф в Нарбоннской Галлии.
— Ах, милый дядюшка, вы льстите мне!
— Нисколько, милая Софи.
— Вы, дядюшка, сама скромность: уж я-то знаю, что без вас…
— Ну, оставьте! Я всего-то воспользовался плодами вашей игры.
— Мы сыграли ее вместе, любимый дядюшка.
— О, неужели я это слышу?! Я счастлив! Вы наконец-то поняли: мы созданы друг для друга, милая Софи!
— Ради Творца и всех великих аватаров, дядюшка, — ужели вы не видите, как я краснею?!
— Я вижу розовое совершенство — и пусть завидует Венера вам!
— Ага, теперь вы, дядя, возжелали, чтобы ревнивая богиня ко мне враждою воспылала?! Хм, это в вашем духе!
— Нисколько, милая Софи. Как вам известно, я грудь готов подставить, дабы ее удары вам на себя принять!
— Вот как, грудь? Я предпочла бы ваши ум и ваши связи, милый дядя.
— То есть?
— Порекомендуйте мне, кого назначить послом в Нарбонну.
— Клянусь эгидой Зевса! Вы это спрашиваете у меня?!
— У вас, милейший дядя, и даже обещаю послом назначить человека, преданного вам. Я полагаю, вы сумеете найти такого, хотя это и трудно.
— О, вы меня смутили, огорошили, растрогали! Я, право, недостоин давать советы вам… Я не готов назвать кандидатуру.
— Ну что ж, подумайте и назовите… А может, у вас есть уже посол, дражайший дядя?
— У меня — посол?!
— А ваша дочь родная — чем не посол отца?
— Да что такое говорите вы, милейшая Софи! Дора моя — смиренный ангел, а не дипломат.
— Ну-ну, посмотрим! Хочу, чтобы вы знали, дядя: я буду наблюдать за Дорой, за своей кузиной, и если я замечу, что ангел оказался дипломатом…
— Помилуйте, София, это невозможно! Такого превращения моей любимой Доротеи я не переживу!
— Я вас предупредила, дядя… Вас что-нибудь еще интересует? Великодушно извините меня, но первый день на службе государства…
— Да-да, я понимаю, работы много… Я хочу всего лишь уточнить насчет Ульпинов.
— Говорите тише, дядя!
— А что, у этих стен есть уши?
— Причем здесь стены? Нас слышат боги!
— А если мы начнем шептаться — разве нас боги не услышат?!
— Услышат, разумеется, но и простят: они поймут, как нам стыдно.
— Софи, вы просто прелесть! Значит, получилось?
— Увы и ах! Экраноплан с еретиками… он разбился. Случился страшный взрыв, и все погибли.
— Точно все?
— Все, абсолютно. Двадцать три человека. Должно быть, боги решили призвать еретиков на суд небесный, не дожидаясь, когда еретики прибудут в 'Обитель Обреченных'…
— А почему в газетах нет?
— Завтра будет, на первых полосах.
— Значит, получилось. Хи-хи… Неисповедимы пути богов!
— Вы самый милый негодяй из всех, кого я знаю, дражайший дядюшка. Я думаю, вам стоит помолиться аватарам об отпущении грехов.
— Не устаю молиться, дорогая. И знаете, о чем? Чтобы узнать скорее, где настоящие еретики!
— И я молюсь о том же.
— А спецслужбы?
— Они Ульпинов ищут. Уже — по всей стране.
— Скверно, очень скверно, Софи, если окаянным еретикам удастся — или уже удалось — бежать из Амории.
