Те вытаращили на него глаза. Понятно, им чудно слышать такое: их, амореев, галлы отпускают просто так! Не обращают в рабство и не просят выкуп, а просто отпускают восвояси — их, тех, у кого на счету не одна жизнь нашего воина! Воистину, им нас было не узнать! Побитые легионеры посовещались и попросили изволения остаться с герцогом. Это решение, в общем, было очевидным: всех их на родине мог ждать трибунал; как известно, Империя не жалует солдат-неудачников. А не будет трибунала — так немногим лучше всю оставшуюся жизнь ходить с метой человека, побитого и отпущенного восвояси 'грязным галлом'…
Мой государь, с трудом сдерживая ликование, ответил согласием. Он давно говорил мне, сколь нужны ему легионеры, еще в бытность принцем. Они научат наших настоящему воинскому искусству. Только жаль, все эти люди, что в живых остались, — простые солдаты, плебеи, многого знать не могут; вот бы захватить в плен настоящего патриса, центуриона или самого майора, — тот бы мог немало рассказать!
Однако таковых не оказалось: патрисианский кодекс чести строго воспрещал патрисам, то есть наследникам Народа Фортуната, сдаваться в плен язычникам, то есть нам, и все патрисы предпочли пасть в бою; лишь один из них, последний, с нашивками центуриона, перерезал себе горло кхопешем, как только понял, что мы победили…
Интерлюдия вторая,
в которой наши герои понимают, что не все еще потеряно, и заглядывают в будущее
— Ваше сиятельство…
— А, это вы, командующий… Слушаю вас.
— Битва завершена, ваше сиятельство. Мятежники разгромлены.
— Не нужно меня щадить, контр-адмирал. Все ответы я читаю на вашем лице. Имейте же мужество сказать их словами!
— Я сказал правду, ваше сиятельство. Мятежники разгромлены. Кроме небольшого отряда рыцарей и двух-трех сотен ополченцев… Они и празднуют победу.
— Наши?
— С нашей стороны не вернулся никто.
— Никто?!!
— Так точно, ваше сиятельство. В битве с мятежниками пали все мои легионеры.
— О-ох… Продолжайте.
— Туман рассеялся, ваше сиятельство. Я готов сжечь этот проклятый город!
— Нарбонну?
— Да. Сожгу его дотла! Пусть мятежники знают, как праздновать победу над моими солдатами.
— Такое решение, если оно и будет принято, то не вами. И даже не мной.
— Но я имею право отомстить грязным варварским собакам за моих солдат!
— Отставить, сударь! Не уподобляйтесь варварам, возьмите себя в руки. Мне, женщине, как-то неловко призывать к этому вас, мужчину, военного, адмирала. И это тогда, когда в Темисии, возможно, умирает мой сын, мой первенец и наследник…
— Виноват, ваше сиятельство…
— Я хочу увидеть герцогиню Кримхильду.
— Это невозможно. Узурпатор захватил ее.
— Что?!!
— Она сама виновата, она…
— Вы идиот, Септимий Доламин! С этого нужно было начинать! О, Творец!.. Как такое могло случиться?! Вы хотя бы понимаете, что это значит?!! Мы потеряли нашу единственную креатуру на престол Нарбонны! Теперь Империи иного не остается, как просто превратить Нарбоннию в наш экзархат, а ведь я Круну… Вы совершенный идиот, Септимий Доламин!
— Пошли к Эребу вы, сиятельство! Довольно мне оскорбления терпеть от вас… вы, глазом не моргнув, сожгли в огне чужой войны шестьсот моих солдат и горюете о какой-то варварской девчонке!
— Я уничтожу вас, Септимий Доламин. Вы проиграли битву — и вас ждет расплата.
— Вы проиграли, а не я!
— Я проиграла? Я?! Вы меня смешите! Вижу, в вас ума совсем не осталось. По-вашему, потеряв всего одну когорту, я уже проиграла? Это я-то, София Юстина! Когда мне будет нужно, я одержу победу. Но уже без вас. Вопросы есть?
— …Еще один, ваше сиятельство. Кому мне передать дела?
— Вы в самом деле решили поступить, как подобает поступать патрису?
— Так точно.
— У вас есть сын, если я не ошибаюсь.
— Не ошибаетесь. Он заканчивает Академию Генштаба.
— Ваш сын ее успешно закончит и получит достойное место во флоте.
— Я хочу умереть, зная, что мой сын не будет стыдиться своего отца…
— Хорошо. Я что-нибудь придумаю. Посмертной славы вам не обещаю, адмирал, но и поношений… полагаю, их тоже не будет!
— Благодарю, ваше сиятельство.
— Простите и вы меня, адмирал. Это политика. Увы, политика часто бывает несправедливее войны…
— Конечно. Я буду молить о вас богов. Не каждому солдату императора суждено принять смерть из-за прихоти такой красивой женщины, как вы, княгиня София…
— Ох, ничего-то вы не поняли!
— Понял. А впрочем, это уже неважно… Да будут боги благосклонны к вам. И к вашему сыну Палладию.
— Думаю, он будет жить. Прощайте, адмирал. Я также помолюсь о вас великим аватарам.
— Прощайте, ваше сиятельство…
Из дневниковых записей Януария Ульпина
…Герцог явился к нам на рассвете. Сказать, что он выглядел плохо — значит ничего не сказать. На нем не было лица. Все то время, что минуло со дня битвы, мы не беспокоили его, и делали это вполне сознательно: наш благородный друг обязан был сполна почувствовать бремя власти и ответственности. Без нашего участия.
Мы знали, разумеется, что его тревожит. Первомайская победа явно была пирровой. Чтобы справиться с одной-единственной когортой, молодому герцогу пришлось пожертвовать жизнями более чем трех тысяч преданных ему людей. А если прибавить события горячего апреля, можно с уверенностью утверждать, что наш благородный друг остался править в государстве без армии, без знати, без казны. Он это понимал. Со дня на день герцог ждал новой интервенции. Когда второго мая с рейда порта исчез линкор 'Уаджет', герцога это нисколько не обрадовало. Он был уверен, что София снарядит против него по меньшей мере преторию морских пехотинцев, и против этой силы он уже не выстоит…
Наш благородный друг не знал, как знали мы, что Софии Юстине не до него нынче. Она дни и ночи
