мне так казалось, но объективно ничто не говорило о подъеме. По-прежнему вокруг громыхала подвижная мглистая стена, и молнии не разбивали, а укрепляли ее…
Стена приближалась! «Око бури» суживалось. Циклон словно собирался в кулак, чтобы явить гордым пикам свою направленную мощь. Да, «око бури» суживалось, а с нею затягивалась петля на моей шее.
Машина в самом деле издавала тоскливый скрип, где-то позади что-то стучало, и в голове у меня тоже раздался тревожный стон: а если я веду свою машину на предельной высоте и, надеясь ускользнуть от гор, мнимой опасности, подвергаю себя опасности реальной?!
В такие мгновения терзаться размышлениями недопустимо. Сомнение — это смерть. Решения должны являться интуитивно и столь же интуитивно исполняться. Поэтому неудивительно, что я была наказана за слабость.
Коварный ветер рванул мою машину назад, закрутил… и тут же поняла я, что железная птица ранена им смертельно — коварный ветер отнял у нее хвост…
Это и был конец. Как Сизиф, я обхитрила Танатоса и, как Сизифа, неумолимый Танатос все-таки настиг меня.
О чем думается в последние мгновения перед смертью? Не знаю. Я облачилась в защитный кокон — лишь ментаты поймут, что это такое, — и стала ждать последнего удара.
Но восходящий спиральный поток, пленивший мою машину, выбросил ее из недр усталого циклона. Защищенная коконом, я даже не потеряла сознание. И увидела я, как агонизирующий вихрь набрасывается на угрюмые скалы, в тщетной надежде сокрушить их…
Что это меняло? Фактически ничего. Кабина оставалась герметичной, и это было чудом, но птицы не летают без хвоста. Я скоро упаду и разобьюсь о скалы.
Внезапно я ощутила жизнь подле себя. Это казалось невозможным — какая жизнь в объятиях свирепого циклона? — но это было так! И я мысленно метнулась к этой странной жизни, стремясь постичь, не может ли она спасти мою жизнь.
То, что предстало мне, ошеломило. Неистовый ветер играл стаей стимфалийских птиц.
Мы, аморийцы, знаем об этих монстрах из древних сказаний о Геракле. Еще мы знаем, что эти птицы реально существуют в нашем новом мире, недаром их именем названы горы, где живут они, и целая провинция.
Но нам, столичным жителям, достаются лишь перья, когти и клювы, мы используем их как украшения, мы никогда не видим стимфалийских птиц наяву. Мы знаем, с чужих слов, что эти монстры, мутировавшие из горных грифов под воздействием Эфира, достигают длиной трех мер, а размах крыльев у них превышает шесть мер. Как и все кабиры, мутанты Эфира, они отличаются свирепостью и силой, пожалуй, это самые опасные среди кабиров, они нападают даже на немейских львов, не брезгуют и человечиной. Прячутся стимфалийские птицы высоко в горах, найти и истребить их совершенно невозможно, поэтому район их обитания официально закрыт для полетов. Такой птице ничего не стоит напасть на моноплан и даже на гигантскую аэросферу!
Любой пилот пришел бы в ужас, увидев рядом стаю стимфалийских птиц. А я увидела не страшных монстров — мне шанс открылся на спасение!
Это, конечно, было очередным безумием — но много ли теряла я? К тому же стимфалийские птицы не нападали. Им вовсе до меня не было дела, агонизирующая буря кружила этих монстров, как песчинки. Но вот восходящий поток выбросил одну из них. Мне и нужна была всего одна, живая. Птица была жива и, к счастью, оглушена жестокой бурей. Не ожидая, пока она опомнится, я послала ей ментальный импульс: повинуйся!
Да, да! Взять под контроль тварь неразумную гораздо легче, чем homo sapiens. Особенно если она испугана, не понимает, кто и как мог истязать ее, грозу небес и тверди… Птица выправилась в воздухе и полетела мне наперерез. Я отослала ей второй приказ: хватай!
Моноплан отчаянно застонал. Прости, подумала я, ты отлетал свое… Я лишь мечтала, чтобы когти не повредили герметику кабины. Этого не случилось, птица оказалась огромной, когти захватили машину с обеих сторон… да, получилось! И я направила монстру третий импульс: лети!
Стимфалийская птица полетела, повинуясь инстинкту, в горы. Но мне туда не нужно, там буйствует циклон. Я попыталась выправить ее курс, однако это оказалось неизмеримо сложнее всего предыдущего… примитивные инстинкты берут верх даже над нами, над людьми, а что уж говорить о неразумных монстрах. Мне пришлось пробиваться в глубины первобытного сознания твари и, как учили в Мемноне, творить для нее фантомные образы. Наконец до птицы дошло, что «новый дом» не на юге, а на северо-востоке, и она полетела туда…
Мне пришлось снова корректировать курс живого корабля, когда на горизонте показалось сумрачно- фиолетовое свечение. Его невозможно ни с чем спутать. По курсу было нагорье Танат, или «Долина Смерти». Там «Обитель Обреченных», там особое эфиромагнитное поле, отнимающее у людей жизнь, там ментаты беззащитнее обычных смертных…
Было нечто символическое и завораживающее в том, что гигантский монстр-мутант нес меня в «Обитель Обреченных».
Кто знает, быть может, боги назначат мне кончить жизнь именно там.
Фаталисты ни от чего не зарекаются. Но если и случится это, только не сейчас: я еще не покорила ту вершину, откуда мне когда-нибудь придется падать.
Нагорье Танат осталось в стороне. До Темисии было чуть более семисот герм, до Пифона, стимфалийской столицы, — вдвое меньше. Я сознавала, что разумнее лететь в Пифон, там раздобыть экраноплан и на экраноплане добираться до космополиса: путь по реке и озеру от Пифона до Темисии обычно занимает два-три часа.
Однако этой ночью разумные решения мой разум избегал. Я представила себе, как буду заходить на посадку среди серых скал Пифона, затем объясняться с местными властями, — а у них будет много вопросов! — затем убеждать их помочь мне поскорее отбыть в Темисию… собственно, они вовсе не обязаны мне помогать, ибо я уже не министр; скорее наоборот, они должны будут задержать меня за незаконный полет… на стимфалийской птице! Итак, я убедила себя в том, что следует лететь прямо в Темисию.
О, храбрая, самоуверенная, наивная Гелла, не София! Ты не представляла, какие муки ждут тебя в полете!..
Стимфалийские птицы — одни из самых быстрых среди пернатых. Их скорость в горизонтальном полете — более ста герм в час. Но это в четыре раза меньше, чем у моноплана. На моноплане я долетела бы до Темисии за два часа — стимфалийской птице требовалось семь-восемь часов.
Так я рассчитывала — и снова обманулась. Живая тварь не могла лететь на «автопилоте», как машина. Подчинив птицу своей воле, я обязана была постоянно присутствовать в ее сознании: если отпущу ментальные вожжи хотя бы на миг, птица выйдет из-под контроля, а смогу ли я его вернуть и какой ценой — большой вопрос! И мне приходилось жить ощущениями злобной нечеловеческой твари… это может сравнимо лишь с глотанием смрадной и слизкой массы… и это глотание должно было продолжаться до тех пор, пока моя жизнь, в прямом смысле слова, находилась в когтях стимфалийской птицы.
Но и то было не все! Чудовище сотворил Эфир, однако эфир не питал его, как наши машины. Измученная ураганом тварь нуждалась в материальной пище. Слившись с сознанием чудовищной птицы, я ощущала ее голод, он становился моим голодом, ее усталость — моей усталостью. Это был заколдованный круг: чтобы утолить голод и отдохнуть, она должна была опуститься на землю и найти себе пропитание — нужно ли говорить, что сталось бы со мной в таком случае?!
Полет был невозможной пыткой для меня, и я мучительно искала выход. Пифон остался в стороне, он уже не был выходом. Мне казалось, что впереди встает Аврора, и это означало, солнцеликий Гелиос уже пришел в имперскую столицу; чем старше новый день, тем меньше мои шансы остановить Корнелия. Я неисправима: в те страшные минуты все еще думала, как мне остановить Корнелия!
Я катастрофически опаздывала. Хуже того, стимфалийская птица летела все медленнее, каждый новый взмах гигантских крыльев давался ей труднее предыдущего… отчаяние подкрадывалось ко мне, и я знала: когда оно отпразднует победу, закончится мой фантастический полет…
Не знаю, как мне это удалось, но разум мой словно распался на две части. Одна осталась со стимфалийской птицей, другая ринулась вовне, на поиски спасения. Я металась между небом и землей… и
