Корнелий осклабился, лукаво подмигнул племяннице и ответил:
«Vae tibi gaudenti, quia mox post gaudium flebis»[77], — подумала София, а вслух сказала:
— Нет, дядя, я не буду ждать, «когда Ахиллес рокового предела достигнет». Если вы Ахиллес, то я для вас не Энеем — Парисом стану!
— Да, кстати, — словно не слыша этих слов, сказал Корнелий, — хотели бы вы знать, о чем был последний декрет вашего отца?
— И о чем же?
— Тит Юстин приказал вывести все наши войска из Нарбоннской Галлии.
— Не может быть!
— А-а, вы этого не ждали! Я так и думал.
«Отец нарочно бросил Нарбоннию в руки мятежного Варга, — с содроганием поняла она, — чтобы развязать Корнелию руки для расправы с ним, благородным сыном благородного отца! О, сколь немилосердны боги! В собственных сетях ловлюсь!».
— Мне нужен добрый совет, как поступить с Нарбоннией, — изрек Корнелий. — Эта удельная страна, знаете ли, всем надоела; довольно с ней возиться! Так что подумайте, София, не лучше ль будет вам принять пост министра колоний, пока я это предлагаю…
«Иначе он уничтожит все мои труды!», — мысленно закончила София.
— Вы совершенно правы, дядя: мне следует подумать.
— Когда вы это мне сказали в прошлый раз, я потерял родную дочь!
София вздрогнула — и поняла, сколь сильно задеты ею чувства Корнелия. Нет, нелегко дался ему отказ от Доротеи… И страшно зол он на нее, Софию!
Она поникла головой и прошептала:
— Пусть будет так! Как только император назначит вас официально, я соглашусь вернуться на свой пост.
И, словно страшась уточняющих вопросов, она стремительно удалилась. Корнелий проводил ее взглядом и посетовал:
— Загадочная, ошеломляющая женщина! Если нужно, готова пройти сквозь огонь… Надеюсь, вы не ревнуете, архонтесса?
— София выше моей ревности, ваше высокопревосходительство, — ответила Медея.
— Она не смирилась, нет, — задумчиво промолвил он. — Как вы считаете, на что она способна?
— Она способна помешать вам, не правда ли? Иначе бы вы разговаривали со мной о моей провинции, а не о моей подруге.
— Она по-прежнему ваша подруга?
— Не знаю, ваше высокопревосходительство. Она имеет все основания подозревать меня в сговоре с вами.
— Вам надлежит угомонить ее воинственный пыл.
— Никто не в силах исполнить такой приказ, ваше высокопревосходительство. София слушает себя, и больше никого.
— И все же вам придется постараться, Медея. Вы умная и расчетливая женщина, и вы должны понимать, что у Софии нет шансов победить меня. Вы называете ее своей подругой, однако нынче вам и ей не по пути.
Вы вольны выбрать, архонтесса, что вам дороже: капризная дружба побежденной или новообретенная власть. Vae victis[78] — вот основной закон политики; надеюсь, это София вам объясняла, и не раз. Итак, завтра я стану полноправным хозяином Квиринала; это случится и без вашей помощи.
Но если вы докажете свою лояльность новой власти, я этого не забуду. У меня отменная память, — с выражением проговорил Корнелий, — я помню все, благое и дурное! И я не хочу разочаровываться в вас!
«Опять я между жерновов! — подумала Медея. — Сильномогучие Корнелий и София ярятся в схватке, а на меня удары сыплются! Кто победит из них? К какому берегу пристать несчастной?».
Она поклонилась Корнелию и произнесла:
— Я тоже не хочу разочаровывать ваше высокопревосходительство.
«И эта золотистая прелестница себе на уме, как легендарная жрица Гекаты, — подумал он. — О, боги всемогущие, вам надлежит возвысить скромного Корнелия хотя бы потому, что сей достойный муж не устает сопротивляться лживым, алчным, соблазнительным сиренам!».
Когда Медея удалилась, Корнелий выпустил из смежной с кабинетом первого министра комнаты худого, с вытянутым лицом и редкими прямыми цвета перезревшего каштана волосами, мужчину.
— Ты все слышал, Юний? — сразу спросил Корнелий.
Юний Лонгин кивнул.
— Я помогу тебе расквитаться за брата, которого твоя жена принесла в жертву нарбоннским варварам, — сказал Корнелий, — если ты поможешь мне. Мы всегда помогали друг другу: так предписали нам наши деды.
— Я не желаю мстить Софии, — произнес Юний, — она и так несчастна!
— Ты прав. Она несчастна, ибо грезит о несбыточном. Тебе, как мужу, надлежит вернуть ее к родным пенатам; в семье к ней возвратится счастье.
— Мы оба знаем, что это не так, Корнелий. Она может быть счастлива только в этом кабинете, с этой звездой и за этим столом. Я бессилен.
— Во имя всех богов Олимпа! — воскликнул Корнелий. — Слышу слова не мужа, но мальчика робкого! Неужели ты совсем не любишь ее, Юний?! Ты даже не пытаешься вернуть такую женщину!
Юний на минуту задумался.
— Я расскажу тебе притчу из нашей жизни. Короткую притчу… Однажды я приехал во дворец Юстинов, приехал неожиданно — и застал Софию с… неважно, с кем; их было двое. Ты думаешь, она зарделась? Она сказала мне с улыбкой: «Зачем шумишь, козел?[79] Не будь занудой, не порти нам удовольствие. А впрочем… если у тебя найдется чем порадовать жену — присоединяйся!». Наивный был тогда я… рассвирепел, себя не помня… эти двое бросились было на меня, но она быстро урезонила их и выставила вон — она не нуждалась ни в чьей защите. И знаешь, чем она ответила на все мои упреки? Она взяла из шкатулки свой любимый камень и протянула его мне со словами: «Попробуй удержать пылающий рубин!».
