— Прекрасно представляет, — улыбнулся он, — поэтому и тянется ко мне. Вы разве не заметили?
«Мне нужно поскорее удалиться, — подумала Медея, — иначе он смутит мой разум! Я слышу крики из опочивальни; должно быть, этот вездесущий демон успел околдовать Марсия. О, неужели моя София не совладает с ним?».
— Не торопитесь в пекло, дорогая, — задушевно молвил Корнелий.
— Позволим нашим голубкам побыть наедине: кто знает, встретятся ли снова?
— Почему вы со мной столь откровенны, ваше высокопревосходительство?
— Хочу, чтобы вы оставались самой собой, Медея. Не играйте в преданность, не насилуйте свою натуру. Эта роль для недоумков, не для такой яркой женщины, как вы. Софию ненадолго усыпили вы, но только и всего!
Чем ближе вы к ней, тем раньше она вас раскусит. Поэтому совет мой вам: скорее уезжайте! Я повторяю, вы красивы и умны, у вас редкое чувство силы, то есть вы умеете в нужное время приставать к нужному берегу…
Как видите, я не держу на вас обиды за то, что вы предпочли мне ее; вы поступили, как должна была поступить Медея Тамина. Но вы, с вашим чутьем силы, также должны понимать, что когда-нибудь именно я стану полновластным управителем державы Фортуната.
— Когда-нибудь? Не завтра?..
Корнелий рассмеялся и подмигнул Медее.
— Только не завтра! И даже не в ближайшие месяцы. Квиринал, знаете ли, это не самое ценное, что может прельстить такого человека, как я.
«Я ничего не понимаю! — в отчаянии подумала она. — Зачем же он затеял свой переворот, если заранее уверен в торжестве Софии? И как она может быть первым министром, ей нет тридцати! Совсем ничего не понимаю!».
— Уезжайте в Гелиополь, Медея, — настойчиво повторил он. — Там вы царица, по положению и по своим талантам, и более того, там станете вы первой девой, первой из невест, мужчины будут умирать за вас, — а здесь вы женщина для неприятных поручений. Помните, что заметил по этому поводу великий Цезарь, следуя из Рима в Иберию?
— До него близкую мысль высказывал Нума Помпилий: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме».
— Именно! Боги вас миловали, и довольно. Итак, вы проконсул, архонтесса Илифии, и большего вам не достичь пока. Научитесь удерживать то, что уже имеете.
— Это угроза?
— Напротив, добрый совет. Но я не исключаю, что София сама попытается сместить вас.
— А вы?
— А я вас поддержу. Это мне ничего не будет стоить. Я верю в вас, Медея. Вы будете достойной правительницей.
— Зачем вы удаляете меня? О нет, не отвечайте, — я знаю! Вы убрали Тита, вы подставили Эмилия, вы убираете Марсия, вы хотите убрать меня — вы хотите оставить Софию без друзей, наедине с собой!
Корнелий подарил Медее самую благожелательную улыбку, на какую был способен, и сказал:
— Мне бы очень не хотелось, как вы выражаетесь, убирать такую проницательную женщину!
Она не успела ответить ему: резко распахнулась дверь, и из опочивальни выбежал Марсий. На нем не было лица. Он подлетел к Корнелию, тот отпрянул, но Марсий только прошептал:
— Ну, торжествуй, лукавый ворон! Ты оказался прав, она тебя достойна!
Следом из опочивальни вышла София; голову ее укрывала лечебная повязка, но София пыталась прикрыть повязкой и лицо, чтобы никто не увидел ее истинных чувств…
— Вернись! — коротко молвила она.
Марсий полуобернулся к ней и рассмеялся нервным смехом.
— Приказывать своим министрам будешь, а я не твой министр!
С этими словами он удалился; София, борясь с собой, еще раз вскрикнула:
— Марсий, вернись! — но это было бесполезно: он ее покинул.
— Вот и улетел наш славный Купидон, боюсь, что навсегда, — с деланной печалью протянул Корнелий.
София подошла к нему и влепила хлесткую пощечину. Медея мгновенно отвернулась; слуги же и медики предпочли ничего не заметить.
— Это все вы! Вы, вы!!! — воскликнула София.
— Вы недовольны мной, моя дражайшая? Я виновен? Увы, виновен; разве иначе вы стали бы прикладывать свою волнующую длань к ланите консула, бия его, как низкого раба? Права эллинская пословица: «Волк виновен, похитил или не похитил».
— Какую «правду» обо мне вы рассказали Марсию?
— А разве правда может быть иной? Еще одна прекрасная пословица мне вспомнилась случайно: veritas odium parit[101].
— Я отомщу вам, дядя… страшно отомщу!
— Милейшая Софи, — с достоинством и с выражением проговорил Корнелий, — вы можете мне мстить, сколько хотите: я готов. Но прежде чем начнете мстить, разрешите для себя такой вопрос: если некий мужчина, одолеваемый пустой гордыней, не хочет принимать вас, какая вы есть, — нужен ли вам самой этот потомок Прометея?
Глава сорок третья,
в которой княжеское благородство проявляется во всей своей красе
Этой сумрачной ночью Темисия не смогла уснуть. Ошеломляющая новость о покушении Андрея Интелика на Софию Юстину с быстротой молнии распространилась по столице, оттеснив на задний план предстоящее голосование в Плебсии. Новость перетекала из уст в уста, ее приправляли будоражащими кровь подробностями вылазки Софии на Форум; молва росла на ходу: иные рассказывали, мол, сами видели, как делегат Андрей Интелик собственноручно хватил ножом великородную княгиню, другие говорили, застрелил из бластера, а третьи возражали: не стал бы он стрелять в великородную Софию, это содеял кто-то из толпы, чтобы подставить честного избранника. Многие еще не знали о возвращении Софии из Мемнона, большинство вообще не знало, что София уезжала из столицы — но все сходились на том, что она ранена и находится в критическом состоянии. Узнав же, что с Форума Софию повезли не в Клинику Фортунатов, а в фамильный дворец, молва решила: дело безнадежно; теперь гадали, успеет или не успеет князь Тит Юстин вернуться и увидеть дочь живой…
Молва на то и называется молва, чтобы пророчить худшее, — особенно когда молвой умело управляют.
В симпатиях к безвинно пострадавшей объединились все, от членов Высокородного Сената до нищих городских трущоб.
Потомки Фортуната не сразу поверили в саму возможность покушения на одну из них, да покушения прилюдного, а когда поверили, возмущению не было предела. Повсюду в княжеских дворцах раздавались грозные требования призвать простой народ к порядку: слишком много воли доставляли демосу прежние правители! Если кто и задавался вопросами, каким образом великородная княгиня очутилась на плебейском митинге, такие вопросы пока открыто не звучали: во-первых, к дерзким поступкам Софии Юстины все давно привыкли, а во-вторых, просто неприлично было бы в чем-либо обвинять коллегу, которая, как
