— Знаю. Заметил.
— Чего?
— Родных нет. Отсюда до передней только три фотографии, по всей видимости, давно умерших. Старик либо разругался с наследниками, либо их вообще не имеет. Так или иначе…
— Хорошо мыслишь, Никель, — кивнул Ленни. — Быстро учишься. Он владеет вот этим милым маленьким коттеджем, полным сто?ящих вещей, и все это некому унаследовать. Просто стыд, будь я проклят, заканчивать жизнь среди плодов своего труда, которые некому оставить, кроме поганого сборщика налогов. Бедный глупый старик. Если не мне…
— Откуда ты знаешь, что дом ему принадлежит? Может, он его арендует.
— Нет.
— Ты у него спрашивал?
— Спрашивал о планах насчет дома, когда брал лишку за водосточные трубы, он сказал, коттедж входит в имение. Думаю, если добавить стоимость картин и прочего барахла, накинется, может, еще тысяч десять. — Он вскочил, провел рукой по хромированной решетке обогревателя. — Первым делом обдеру старую жалкую кухню, выложу каменной плиткой. Эту стенку пробью, поставлю встроенную мебель, ледник сзади заделаю, сбагрю каким-нибудь яппи[4] из Коптилки. — Он погрозил Нику пальцем. — Только не испорти дело, не проболтайся о прошлом.
— То есть о том, что мы оба сидели?
— Именно, — сморщился Ленни. — Он схватится за палку не с той стороны, если узнает, что мы срок мотали. Примет нас за преступников или вроде того.
— По-моему, все-таки лучше в открытую… — начал Ник, но Ленни сразу пресек возражения:
— Николас, человек сидел в тюрьме. Выпущен условно-досрочно. Бывший аферист. Как ни крути, следующие пять лет в конце каждого дня должен выполнять условия закона семьдесят четвертого года о реабилитации правонарушителей,[5] поэтому держи хлебало на замке, черт возьми.
В распахнутую ветром дверь вошел Сидней, снежинки, как конфетти, крутились над его головой.
— Давайте помогу, мистер Стармен! — крикнул Ленни. — Только что говорил Николасу, в каком замечательном состоянии вы содержите свой старый дом.
Кроме того, что кроличья похлебка горячая, больше Ленни в ней ничего не нашел. В жирном оранжевом вареве плавало все, что растет в окрестных полях, но, насколько ему известно, жилистое мясо вполне могло оказаться и кошкой. Что б это ни было, его подстрелили с близкого расстояния самым жестоким образом, и на край каждой тарелки выкладывались твердые черные свинцовые дробинки, словно криминалистические вещественные доказательства. Ленни наблюдал, как Ник со стариком обсасывают кости, макают в жирное варево хлеб, и гадал, не будет ли неучтивым распечатать купленный пирог. Он налил себе еще вина, с видом знатока изучил этикетку, жалея, что не взял более подходящего к настроению пива, которое предлагали ему в магазине.
— «Скала Деи», — кивнул Сидней. — Лестница к Богу.
— Лестница на небеса, — пробормотал Ник, подливая в тарелку похлебку.
— М-м-м… довольно крепкое, я бы даже сказал, грубоватое, — заметил Ленни. — Как считаете?
— Как нижнее белье монашек, мистер Ноулс, — согласился Сидней, взял бутылку, взмахнул перед Ником. — Mai confii gens en a home que no beu.
Ник поднял глаза:
— Не понял…
— Старая каталонская пословица: никогда не верь непьющему мужчине. Возможно, возникла во времена арабской оккупации, однако до сих пор считается справедливой.
— Значит, не доверяйте мне, — пожал плечами Ник. — Я вас и не просил.
Сидней улыбнулся, наполняя свой стакан.
— Напомните, как вас зовут.
— Ник Крик.
— Мистер Крик, — кивнул Сидней.
— Можно просто Ник.
Старик покачал головой:
— Если не возражаете, предпочту обращение «мистер Крик».
— Вот что я вам скажу, — вставил Ленни. — Готов выпить его вино в обмен на свою похлебку. Честно?
Ник вытер губы салфеткой, отломил еще кусок хлеба.
— Вы здесь всю жизнь прожили, мистер Стармен?
— Пока еще не всю, мистер Крик, — ответил он.
— Когда-нибудь уезжали из Норфолка?
Сидней прикрыл рукой рот, глядя на Ника поверх стакана.
— Пару раз, — сказал он наконец.
— А в Коптилке когда-нибудь были? — спросил Ленни, наливая себе вина.
— В Лондоне? Конечно. Жил в Килберне, Лайм-хаусе, Кэмден-тауне, на набережной Виктории…
Ленни не был в Лондоне с семилетнего возраста, но считал себя экспатриантом-кокни.[6]
— Знаю ребят из всех этих районов, — соврал он.
— А еще где? — расспрашивал Ник.
— Ну, в Германии несколько раз, — улыбнулся старик, — в самых лучших местах: в Берлине, Кельне, Гамбурге…
— Я однажды ездил в Кельн на конференцию, — сообщил Ник. — В Старом городе очень мило, кругом полно пивных.
— А я думал, вы трезвенник, — нахмурился Сидней.
— Я туда не заходил, — объяснил Ник. — А вы что делали в Кельне?
Сидней хлебнул «Скала Деи».
— Бомбил его, — ответил он, встал, вылил остатки вина в стакан Ленни.
Они секунду смотрели друг другу в глаза, потом Ленни отвел взгляд, а Сидней продолжал разглядывать круглолицего и румяного претендента на его имущество. Мистер Ноулс почти нестерпим: здоровенный, грубый, невежественный, самоуверенный, упрямый пьяница с интеллектом осла и стрижкой каторжника. Компаньон его смахивает на недокормленного неврастеника, впрочем, явно имеет мозги и образование. Трезвенность указывает на заметную нехватку моральной устойчивости, слабоволие, не заслуживающее доверия, хотя его присутствие, несомненно, отчасти полезно. Сидней покачал головой при мысли пуститься в авантюрное путешествие с парой этих придурков, но вопрос стоит так: теперь или никогда. Вдобавок еще нет гарантии, что они согласятся.
— В картишки перекинуться не желаете, мистер С.? — предложил Ленни. Свистнуть стариковскую пенсию — одно дело; выиграть ее на три карты — совсем другое.
— Возможно, попозже, — сказал Сидней. — Сначала разрешите показать кое-что вам обоим. — Он с трудом поднялся со стула, схватившись рукой за больное бедро. — Пройдем в другую комнату, джентльмены.
Они вошли в гостиную, полную синеватого дыма. Ник сел на пол у топки камина, гадая, что это за девушка на фотографии. Логично предположить, что на двух других снимках родители Сиднея, но большеглазая девушка в дешевом платье похожа на бедную иностранку. Глаза смотрят не в объектив, а чуть в сторону, словно что-то ее отвлекло, испугало в тот самый момент, когда щелкнул затвор. Будь у мужчины выбор, он выбросил бы такой снимок, а Сидней, видно, хранит его так же бережно, как портреты отца и матери. Может, даже беседует с фотографией.
— Кто эта девушка? — спросил он.
Сидней сверкнул глазами, раздул ноздри, как мировой судья.
— Не ваше дело, черт побери. Ну, возможно, я совершаю ошибку, но в мои годы яйца лучше держать в одной корзинке.
