предъявив карабинерам на пропускном посту у портовых ворот фальшивые документы.
— А форма твоя где? — спросил мрачный, надутый капрал.
— До сих пор не выдали, — вздохнул Сидней.
— Куда идешь?
— На estacion maritime.[102]
— Зачем?
— Девушку встречаю. Прибывает из Барселоны.
— Да? — буркнул капрал, возвращая удостоверение. — Потом веди ее сюда для проверки.
— Обязательно, — улыбнулся Сидней.
Через несколько минут отыскал бар «Расин». Почти напротив портовых ворот тянулась низкая темная нора, куда редко проникал дневной свет. Внутри пьяные матросы пели, спали, хмурились на цинковую обшивку, молча сидели на низких табуретах за крашеными столами. Нинья де лос Пейнес пела о страданиях и предательстве из невидимого граммофона, напомнив Сиднею ночь, когда они с Изаррой переходили линию фронта.
— Фрэнк Кобб передает привет, наилучшие пожелания, — сказал он растолстевшей хозяйке, поставившей перед ним маленькую бутылочку пива.
— Правда? — без особого интереса переспросила она. — Как мило. Ты американец?
— Англичанин, — поправил Сидней. — Вы Грейс?
— До последнего дюйма. — Она отошла обслужить бородатого матроса, через пять минут вернулась.
— Фотографии есть?
— Чьи? Кобба?
— Чьи угодно: Кобба, твоей милочки, твоей матушки. Мне плевать, но в конце зала сидит парень, который работает на военную полицию, поэтому мне хотелось бы, чтоб он думал, будто мы с тобой просто невинно болтаем. Раз тебя прислал Фрэнки Кобб, я вполне понимаю характер твоего визита.
— Мне надо на пароход попасть…
— Эй, солдат! — воскликнула Грейс. — Не так скоро. Показывай все, что есть: трофеи, сувениры, как будто торгуешься, не уступаешь.
Сидней вытащил фляжку Сименона.
— Годится?
Грейс провела пухлыми пальцами по помятому серебру.
— Симпатичная. Сколько вас?
— Двое.
— Чем будешь расплачиваться?
— Золотом.
— М-м-м… Серебром
— И так можно сказать.
— Как тебя зовут?
— Сидней Стармен.
— Ладно, Сидней Стармен. Показывай свое золото.
Сидней глянул на агента в штатском и вытащил из кармана монету.
— Чудно, — улыбнулась Грейс, — только за одного мало, не говоря уже про двоих.
— Сколько же?
— У тебя сколько есть?
— Грейс, я первый спросил.
— Теперь говоришь точно так же, как Фрэнки. По две за каждого. Половину сейчас мне отдашь, половину мужчине, с которым я тебя сведу.
— Когда?
— Хочешь просто покинуть Испанию? Или добраться в какое-то определенное место?
— Хорошо, чтобы судно шло в Англию, хоть любое другое сойдет.
— Суда стараются выходить до воздушных налетов, и сегодня ты опоздал. Приходи завтра в половине шестого. Во фляжке что?
— Арманьяк.
— Потрясающе. Ты второй из мальчиков Фрэнки, кто пьет арманьяк. Надеюсь, старый сукин сын поднабрался культуры. — Она громко рассмеялась и стукнула фляжкой по цинковому прилавку. Потом наклонилась поближе. — Еще одно. Друга оставь на улице. Никаких мешков и сумок. Отсюда до портовых ворот путь короткий, но вполне достаточный, чтобы вляпаться в неприятности. Зайдете вдвоем — сделка отменяется. Придешь с вещами — сделка отменяется. Ну, бери свою фляжку, налью тебе за счет заведения.
Когда Сидней вернулся, Изарра сидела на кровати в новом наряде.
— Очень красиво выглядишь, — сказал он. — Пошли, есть идея.
Напротив гостиницы была фотостудия с выцветшими снимками довоенных невест и давно умерших женихов, глазевших из заклеенных крест-накрест окон. Они переходили улицу под вой собак. Хор пару минут назад завела какая-то перепуганная дворняга с городских окраин, и он теперь разносился по каждой улице в каждом квартале. Выпивавшие в углах бара глядели на часы, на небо, расплачивались, направлялись домой.
— Вместе или по отдельности? — спросил фотограф. — Четыре песеты за фото или десять за три.
— По одному каждого по отдельности и один вместе, — ответил Сидней, с радостью видя слабую тень улыбки в глазах Изарры. Он положил на прилавок бумажку в десять песет. — Ты первая.
Фотограф кивнул на деньги.
— Заберите, — сказал он. — Заплатите завтра, когда получите карточки. Вас раньше фотографировали, сеньорита?
Изарра покачала головой.
— Это не трудно, — объяснил фотограф. — Видите вот тут стеклянный глазок? Смотрите прямо в него, стараясь оставаться такой же милой и хорошенькой, как сейчас, а потом будет яркая вспышка. И все. Готовы?
Снаружи низко взвыла сирена воздушной тревоги, вой прокатился над крышами, быстро переходя в резкий предупредительный вопль. Сидней с опаской выглянул на улицу, видя, как полицейские из ударного батальона и клиенты выскакивают из бара под заполнявший воздух рев приближавшихся самолетов.
— Не беспокойтесь, — сказал фотограф. — Это итальянцы с базы на Майорке. Прилетают каждый день в это самое время, бросают зажигательные бомбы на доки. А город никогда не бомбят. Теперь улыбнитесь в большой стеклянный глазок, сеньорита. Готовы? Раз, два, три…
На улице сверкнула яркая вспышка, за ней послышался глухой удар, поднялась туча пыли, посыпались осколки.
— Никогда так раньше не делали, — хладнокровно заметил фотограф. — По-моему, нам лучше укрыться.
Портовые артиллерийские батареи дали залп, добавивший басовый ритм к вою сирен и нестройному реву авиационных двигателей. Огромный двухмоторный бомбардировщик с раскрашенными под леопарда крыльями пронесся над головами, из его брюха сыпались серебристые зажигалки, скатывались по крышам, срабатывали в водостоках. Сидней увидел, как одна упала на балкон, где до пояса голый мужчина схватил швабру, смел бомбу на землю. Она взорвалась бриллиантовой белизной, пламя охватило платан, по улице пронесся огненный ветер. Сидней с Изаррой и фотографом прятались в дверном проеме, пока бомбардировщики проносились ливнем и градом.
— Никогда раньше такого не делали, — недоверчиво повторил фотограф, запирая студию. — Что мы им плохого сделали? Слушайте, приходите завтра, продолжим. Смешно сниматься на память при таких помехах. Я камеру домой унесу. Спокойной ночи, желаю удачи.
